Сергей Самсонов - Высокая кровь

Английские ботинки Троцкого и кожаные краги с медными застежками при каждом взгляде вызывали злобную тоску. «Вот он, великий князь, со свитой, с поварами, с конюхами. Конвой-то его весь в кожу залез, а моим и на обувку кожи не хватает — как были отребье, так и есть голутьва».

— Как ты считаешь, Леденев, — спросил его Троцкий, — почему вы не держите фронт? Бегут у вас красноармейцы батальонами, а то и целыми полками?

— У меня не бегут.

— А у тебя почему не бегают?

— Должно быть, потому, что я держу как надо, — ощерился он.

— Железной, выходит, рукой?

— Без жесточи в военном деле никуда.

— И что же ты скажешь о каре для труса? Удержит ли крестьянскую стихию смертный страх? Казнить одного из десятка — быть может, тогда никто побежать не осмелится?

— Ага, да и не легкой смерти предавать, а хребет всем таковским ломать да бросать их в степи издыхать, как в старину татары делали. Слыхали мы такие сказки. Не поможет.

— Почему не поможет?

— А потому что казнь, какая б ни была, ишо не скоро будет, а жить человек хочет сейчас. Смерть в глазах — так о завтрашней каре не думает, тоже как и голодный о хлебе, ежли жажда его донимает.

— Так что ж, по-твоему выходит, человек есть животное и никак его не переделать — ни страхом отдаленной смерти, ни какой-либо идеей?

— Ну а для вас кто? Разве не животное, если вы его предполагаете страхом да болью держать, как того же быка на железном кольце, которое ему ишо теленком в нос вдевают? Я из жизни своей заключаю: храбрых мало в народе, остальные не то чтобы трусы, а так, посередке, ни горящ, ни студен, как в Писании сказано. Таких на войне табунное чувство ведет: куда вожак, туда и все, а куда все, туда и каждый. У людей-то, конечно, не стадо на стадо идет, а стадо на искусство либо искусство на искусство, и чье искусство выше, тот врага и кроет, несмотря на число. Какой-нибудь Мамантов иль Фицхелауров в стык между нашими двумя громадами ударит, прорвет там, где тонко, да охватит по флангу, как надо, — ну вот и бегут даже крупные толпы. Один полк, а за ним и все другие: хоть какой частокол на пути городи — все одно не удержишь. А чтоб не побежали, надо муштровать, объезживать, как и коней, гонять до кровавого пота и мыла — тогда уже не страх, равно как и не дурость, сиречь глупая отвага, таким табуном будут править, а одна только привычка, какая человеку в кровь войдет.

— А если нет времени на то, чтоб учить? Тогда как заставить людей?

— К чему принудить — умирать? — усмехнулся Леденев. — Тогда сам первым делом умри. Свою кровь по капле сцеди — вот это и будет кристальная воля. И никогда не требуй с человека ничего такого, чего сам не можешь. А если вы трусов хотите казнить хоть чингисхановым порядком, хоть по жребию, тогда и сами становитесь в тот же строй да так вот отсчет и ведите — кто каждый десятый. Да всех своих конвойцев туда же поставьте — они-то чем лучше? Те хоть от смерти побежали все в кровях, а эти-то из тыла на смерть и не ходили. Иначе же будет не строй, а разврат — коли поделите народ на стадо и погонычей. Причем и тех, и этих развратите — и тех, кому в стаде ходить, и тех, кого поставите чужими жизнями распоряжаться: в погонычи-то каждый будет рад вступить. Народ за своих палачей убиваться не будет, а ежели и будет, то не до без конца.

Предреввоенсовета как будто на свой лад истолковал его слова. На заседании Царицынского штаба обороны выговаривал:

— Самой вашей Десятой армии не существует. В большинстве своем темная крестьянская стихия. Сброд. Ничтожная малость, подобно повороту стрелки, швырнула ее на путь революции, а могли оказаться и на той стороне. Только и слышишь, что «земля, земля…». Что для казака, что для мужика иной идеи, высшей, кроме земли, не существует. И те, и эти — в сущности, одна и та же мелкобуржуазная среда. Но казаки в отличие от мужиков — военное сословие. У них уже есть дисциплина, потомственная привычка к беспрекословному повиновению. Как сказал в Петрограде один генерал, дайте мне сотню преданных казаков, и я раздавлю революцию в России. То-то и получили: две офицерских и казачьих армии и в хвост и в гриву кроют наши толпы, не знающие военного строя. А посему задача наша — в кратчайшие сроки построить регулярную армию, и совладать с ней может лишь военный человек. Да-да, Генерального штаба, а никак не вчерашний шахтер или слесарь. Ну что вы на меня так смотрите, товарищ Ворошилов, как будто я у вас жену увел? Хотите присоединиться к саботажу товарища Сталина?..

— Позвольте спросить, — сказал Леденев. — Какими же родами войск ваши полковники намерены орудовать?

— А теми самыми, какими вы, Десятая, располагаете.

— То есть намерены-таки Царицын белым сдать и далеко за Волгу укатиться?

— Вы хотите сказать, — цедить начал Троцкий, — что я хочу поставить на армию изменников? Поддерживаете мнение товарища Сталина?

— Мне до мнения товарища Сталина — что коню до газеты «Известия». Я только то хочу сказать, что без коня, с одной пехотой концы нам генералы наведут ишо до белых мух, каких бы мозговитых над нами ни поставили. Пехота в условиях этой войны, что кислое тесто — меси его как хочешь, что и наблюдаем. Не числом генералы нас бьют, а маневром, потому как имеют обилие конницы, ее у одного Краснова двадцать тысяч да у кубанцев тыщ двенадцать будет. У нас дай бог тыщ десять, и все по стрелковым дивизиям рассорены, живут при них малыми горстками, как собаки при стаде баранов, и сами на таком же овечьем положении — ни укусить, ни сворой встретить, ничего не могут. В один кулак сводить их надо да под одну хорошую руку.

— Уж не под вашу ли, Леденев? С чего вы это взяли, что лучше кадрового офицера понимаете природу кавалерии? Кавалерия — это военная аристократия, рыцарство. И нечего с мужицким лаптем соваться в калашный ряд.

— А кто этих самых графьев в Петрограде на кровных англичанах гарцевать учил? — ощерился Леденев от обиды. — А зараз сколько генералов под Царицыном? Все как есть генерального штаба, а кто же им вкалывал?

— Да будет вам известно, товарищ стратег, — отчеканил один из приехавших с Троцким полковников, седоватый, подстриженный ежиком, с умным, желчным лицом в золоченом пенсне, — что роль кавалерии в современной военной теории рассматривается как крайне незначительная, а в будущих войнах ее вообще не будет существовать. Что будут делать ваши гунны и сарматы перед сплошными линиями обороны до пятидесяти верст в глубину?

— А иде ж вы его видели у нас — сплошной-то фронт? — ответил Леденев, не сумев скрыть презрения. — Степь такую, как наша, траншеями не опояшешь — для этого людей покуда не хватает ни у белых, ни у нас. В любом широком фронте, какой на сто верст растянулся, найдется отрезок, где тонко, — туда-то и всаживай клин. А как же быстро перегруппировку сделать, ежли не на конях? Ну вот и выходит: кто больше конницы имеет, за тем и прорыв, и обход, и охват. Тогда лишь кавалерия существовать не будет, когда такую сделают машину, чтобы она быстрее лошади бежала, да всюду, где захочешь, по балкам, по болотам, бездорожно. Железные то будут клинья, чтоб фронты на всю глубину прорывать. А нынче если конницу по армии в кулак не соберем, то так и будем перед казаками пресмыкаться навроде черепах или ужей. Или что ж, всю Россию мужицкими трупами выстелем и по трупам дойдем до соленой воды? Это кто ж тогда в будущем трудовом нашем царстве хозяйствовать будет? Ветра да вороны?..