Сергей Самсонов - Высокая кровь

— Эй ты! Не поранен?! — позвали его, и, усильно поднявши глаза, он увидел Яворского на пританцовывающем дончаке.

Копыта казачьих коней ряд за рядом втолакивали в землю красное полотнище низвергнутого флага. Кругом еще постукивали одиночные выстрелы, дребезжало стекло, пело дерево, а хоперские сотни уже утекали из улочек в степь. Мамантов, видимо, боялся, что Леденев притиснет его к Волге, и потому спешил уйти обратно к Лозному, создав себе обширное пространство для маневра. Халзановская сотня ряженой должна была идти к Садкам.

Толком не отдохнув, захватили в намет, рвали мертвую степь на себя, нагоняя закатное солнце. Примученные кони шли неровно, с трудным, сапным дыханием, и будто уж самоубийственная одержимость была в бесконечном упорном движении сотни — туда, где умирал, одевшись в багряное, день, — либо уж захрипеть и издохнуть в безжалостном пекле, либо все же достать Леденева.

Поток раскаленных закатных лучей бил в глаза, не давая почти ничего разглядеть — ни настороженно молчащей пустынной степи, ни черных силуэтов всадников, которые могли возникнуть как будто из самого солнца.

Матвей приказал перебиться на рысь и вот уж шагом свел отряд в просторную балку, ниспадавшую к северо-западу. Решил оглядеться и выслать во все стороны разъезды. Поднялся с Яворским на гребень.

Быстрей, чем вернулся хотя бы один из разъездов, халзановское ухо различило знакомый перестук, словно там, за буграми, на западе, выбивали свою неумолчную дробь деловитые дятлы.

— Красные! — выпалил Матушкин, осаживая жеребца. — В обход Садков пошли налево! Дорогу нашим отрезают! Хмара огромадная!.. О! Слышите? Никак добрались друг до друга! Секутся!

Пулеметная дробь в самом деле приглохла, и за холмами воцарилась тишина, означающая не покой, а глухое неистовство рубки.

— Валом прут — конца-края не видно! — докладывали воротившиеся казаки. — Чудок на разъезд не напхнулись — едва умелись!

Халзанов понял, что попал в текучий леденевский вентерь — просто слишком большой, непомерный, с огромными, трехсотсаженными ячейками и уж, само собой, не на него, Халзанова, растянутый. Кинул взгляд на Яворского.

Равнодушно-усталый, с таким лицом, словно уже покинул этот мир и принимает в нем участие лишь как покойник, которого куда-то тащат, Виктор взглядом сказал ему то, что Матвей уже чувствовал сам: «поскорей бы уж» и «зачем же пришли?».

И вот на фоне меркнущего зарева появились обугленно-черные всадники. Десятка полтора, не больше.

— Коноводам изготовиться, — послал он Матушкина вниз.

Двенадцать всадников летели прямо к ним, как спущенные гончие, и вот уж, укорачивая скок, переходя на рысь, вытягивали шеи, привставали, пытаясь разглядеть Халзанова с Яворским.

— Вы кто такие?! — крикнул им передний, похоже, взводный командир на светло-рыжем дончаке, осадил и вертелся в полдесятке саженей, не выпуская из руки нагана и впиваясь в Матвея глазами на каждом обороте.

— Свои! Не видишь?! — отозвался Халзанов с естественной, как бы радостной дрожью. — Уберите винты от греха! Тут мы, тут, братцы, в балке!

— Это сколько же вас?! Чьи?! Откуда?!

— С Дубовки мы, Волжской стрелковой дивизии! Казарва налетела. Опрокинули нас… Спали, да! Нет бригады! Вот мы все, кто утек!

— А сюды-то вы — как?

— Да верхами, верхами, не видишь? При стрелковой дивизии конница. Да у нас вся бригада, как у них один полк! Дай бог полтыщи человек… была…

— А сюды-то — зачем? — Красивый, подбористый взводный, наконец-то ввинтившись в бурьянную землю, недоверчиво щупал Матвея глазами, как будто чувствуя томительно-тягучее гудение во всем его скрытно напруженном теле, а может быть, уже и прозревая в нем невозможное сходство с самим своим богом.

— А куда нас погнали — туда! Хотели вниз по Волге, на Царицын — что ты?! налетели на смерть! Так на слух мы, на слух — к Леденеву навстречу! Телеграф отстучал — вы идете! Нам бы с вами, ребята.

— А на что нам такие — на бегство дюже прыткие?

— А я б на тебя поглядел! — оскорбился Матвей. — Тебя там не было, и не тебе нас попрекать! До последнего края держались, а уж как охватили нас, так чего ж нам ишо было делать, кроме как прорываться? Или что ж, умирай, а убьют — так и мертвый кусайся?

— Но-но, разошелся, — оборвал его взводный. — Недосуг с вами тут. Подымай свою конницу, красный герой. Документы имеете?

— Хотите проверить, товарищ? — ответил Яворский, и голос его прозвучал для Матвея, как карканье, настолько неестественно-напористый, что на плечах у них, обоих ряженых, проступили погоны.

Взводный лишь отмахнулся. Ничего уже не опасаясь, леденевцы безмолвно повернули на запад, и вслед за ними потекли настороженно-молчаливые, готовые стрелять и резать казаки. Угрюмость их была естественна для унизительно побитых и позорно бежавших людей; измученные переходом кони и черные от пыли, масляные лица подтверждали все сказанное. Но неужель звериным нюхом никто не чует в них чужих — не слышит запаха их страха, свинцового гудения их крови?..

— Ну ты и Качалов, — змеиным шипением стравил Матвею на ухо Яворский. — Актер, говорю. Как будто всю жизнь эскадроном у красных командовал.

— А большая ли разница? Ить из тех же ворот. А песню заиграем — так и вовсе до самых потрохов сроднимся, — ощерился Матвей, насильно веселя себя.

Замолкли, вспугнутые близостью чужого.

— А ты чего платком подвязанный, как баба в сенокос? — спросил у Матвея поравнявшийся взводный. — Поранили, что ли?

— Из револьвера скобленули, — ответил Матвей, тронув голову. — Второпях накрутил, а теперь оторвать не могу.

— А как звать-то тебя, дружок?

— Павел я, Лихачев. Эскадрон мой.

— О как! И я тоже Пашка. Из каких же ты краев?

— Рожак с Суходола Глазуновской станицы.

— Казак, что ль? Кубыть, и офицер?

— Подхорунжего выслужил. Двух егориев от царя имею. Не бывает таких, что ли, в красных?

— Да нынче, брат, каких только ни встретишь: и у нас есть полковники, и средь них босяки. Как зараз мы на вас, наскочишь на разъезд — так и в упор не разберешь, на смерть напхнулся или на подмогу. Они ить хоть и черти, а рогов не имеют. Хвосты подрезанные у коней — так ну и что: кубыть, уж достанет ума обкорнать, перед тем как в тылы к нам идти. А ты — «спрячь наган». Нет, брат, иному такому, кто спрятал, давно уж скворешню исделали из головы. Бывалоча, и сам нацепишь на себя урядницкие лычки, прибьешься и подслушиваешь ихний разговор, покуда не окликнут, кто таков, и так же они под нашего брата рядятся.

— А нам почему же так быстро доверились? — сронил смешок Яворский.

— Так сами нам в руки идете. Куда? На Леденева? Наедем — мокро будет. В упор, что мурашей, не разглядим.

— А надо замечать, товарищ, — ответил с напором Яворский, как будто уж пьянея от азарта. — Букашку под ногами. Любую ползучую тварь. А вы без мала эскадрон в свое расположение ведете. А если мы лазутчики, шпионы?