Артуро Перес-Реверте - Эль-Сид, или Рыцарь без короля [litres]

– Я не хочу пить, – ответил он.

– Все кончилось, и мы с вами остались живы, – настойчиво сказал Руй Диас. – Я ведь вижу: вы страдаете от жажды, как и ваши люди, и все мы. Выпейте, прошу вас.

– Выпью, когда мне заблагорассудится.

– Сейчас самое время, сеньор. Мы с вами наглотались крови и пыли.

– Захочу прочистить глотку – обойдусь без тебя.

Руй Диас, не отвечая, смотрел на него. Потом наконец обернулся к другим пленным, показал бурдючок им. Как и следовало ожидать, все они один за другим молча отказались. Те, кто был постарше и, без сомнения, уже оказывался в подобных обстоятельствах, покачали головой с угрюмой надменностью, а молодые – с тревогой и затаенным страхом в глазах.

Тогда он заткнул бурдюк пробкой и бросил его Ордоньесу, а тот поймал его на лету. Потом Руй Диас неторопливо подогнул колени и присел перед графом. И сделал это намеренно, пренебрегая тонкостями этикета. Ибо одно дело – гордость, а другое – когда забыл, кто тут у кого в плену.

– Где ваш меч, сеньор?

Франк подбородком показал на Галина Бербуэса, который стоял на почтительном расстоянии, держа в поводу Бавьеку и своего коня, и сказал пренебрежительно:

– Вот он знает.

Руй Диас перевел взгляд на Барбуэса, а тот ткнул пальцем туда, где вместе с другими привалился к поваленной стене Муньо Гарсия:

– У него. А когда я хотел забрать, сказал, что не отдаст даже ценой жизни.

– Пусть принесет сюда.

Муньо Гарсия принес нечто замотанное в парусину и перевязанное бечевками, а когда развернул, оказалось, что это меч в кожаных тисненых ножнах – прямой и длинный, с красивой рукоятью в виде слегка изогнутого креста.

– Ваш? – осведомился Руй Диас. – Называется Тусона или Тисона?

– Он самый, – неохотно ответил граф.

Руй Диас задумчиво покивал. Потом вытащил меч из ножен, взвесил в руке, оценивая безупречно отшлифованное обоюдоострое лезвие с желобком посередине и удобно ложащийся в ладонь эфес. На клинке виднелись запекшаяся кровь и другие следы недавнего боя – но ни единой зазубрины. Он восхищенно погладил его, прежде чем спрятать в ножны и вернуть Муньо Гарсии.

Граф с видимым огорчением смотрел, как уносят его оружие. Понимая чувства, которые тот испытывает, Руй Диас захотел утешить его:

– Вы доблестно бились, сеньор. Как и следует человеку вашего положения.

Беренгер скривил губы с горькой надменностью:

– Я побежден.

В этих словах сожаления было меньше, чем вызова. И изумления перед чем-то невозможным или непостижимым. Побежден какими-то оборванцами и кучкой мавров, значили эти слова. Приграничным отребьем.

– Военное счастье переменчиво, сеньор, – благожелательно улыбнулся Руй Диас.

– Ты так считаешь?

– В нашем деле подобное случается. Сегодня победил, завтра проиграл.

– Ты не сравнивай, – заносчиво отрезал граф. – Мое дело – править, твое – служить за кусок хлеба.

Руй Диас чуть повернул голову и взглянул на тех, кто сидел у стены монастыря: он как будто осмыслял услышанное. Потом сделал знак Муньо Гарсии, присоединившемуся к ним.

– Я всего лишь хотел сказать вам, сеньор, что ваш меч – в целости и сохранности. И вы получите его, когда освободитесь.

В глазах франка мелькнула искорка оживления.

– Когда же это будет? И во что станет?

– Это не моего ума дело, сеньор.

– Вот как?

– Именно так. Я состою на службе у эмира Сарагосы. Ему принадлежит право определять выкуп за вас… – Он взглянул на остальных пленников. – И за ваших людей.

Беренгер хмыкнул мрачно, насмешливо и даже не сказал, а словно сплюнул:

– В сражении я твоего эмира что-то не видел… Брат его, Мундир, был там. Но сумел уйти к себе в Лериду. А Мутаман – нет.

– Он был рядом, наблюдал за всем с холма.

– Не очень-то рядом, насколько я знаю.

– Для этого у него есть я.

– Вот именно. Для этого у него есть ты.

Руй Диас почувствовал, что начинает злиться, – а это было неправильно. Не те обстоятельства. Не надо выказывать досаду перед Беренгером Рамоном, будь он хоть тысячу раз его пленник. Сидел бы на месте графа Барселонского такой же простой рыцарь, как он сам, Руй Диас немедленно отпустил бы его и отдал бы ему меч, чтобы потом когда-нибудь убить в соответствии с самыми строгими законами войны. Но сейчас это было невозможно.

– Тогда, в Аграмуне, вы назвали меня и моих людей оборванцами, – сказал он, глядя на графские сапоги с золочеными шпорами. – А сейчас мы с вами обуты одинаково. – Он показал на свои. – Я редко их снимал с того дня.

Граф смотрел на него с боязливым любопытством:

– И что ты хочешь сказать этим?

– А то, что все на свете сводится к тому, ради чего человек обувается – на балу плясать или на войну идти… Я, например, – ради куска хлеба, как вы верно заметили.

– На службе у мавров, – заметил граф. Не без яду.

Руй Диас простодушно улыбнулся:

– Не я первый, сеньор, не я последний. Не вы ли сегодня вышли против нас бок о бок с маврами?

– И не в добрый час я это сделал.

Больше не о чем говорить, понял Руй Диас. Нужно время, чтобы граф Барселонский справился со своим позором, – никакое уважение не поможет забыть его, никакие утешения не сгладят. Слишком сильно для одного дня задета его гордость.

– Могу ли я что-нибудь сделать для вас?

– Можешь. Убирайся к дьяволу вместе с твоими маврами, твоей поганой битвой и гадостным вином.

– Поганой битвой?

Внезапно и вопреки его воле Руй Диас почувствовал, как все тело пробила молния ярости. В два стремительных шага подойдя к Рамону, он ухватил его за нагрудник и рывком вздернул. Поврежденной рукой показал на воронов и других стервятников, которые все более многочисленными стаями кружили над полем недавней битвы:

– Здесь сложили головы две тысячи отважных воинов – ваших и моих. У них были дети, жены, отцы и матери, которые ждут их и пока не знают, что они убиты… Мавры они или христиане, но все одинаково заслуживают уважения.

Он вплотную придвинулся к франку, так что почти коснулся его лица. Граф невольно отпрянул, и на лице его отразился испуг.

– И вы осмеливаетесь назвать их погаными? – забыв учтивость, напирал Руй Диас.

Беренгер отступал, силясь высвободиться, меж тем его подчиненные вскочили в негодовании и были готовы броситься к нему на помощь. И исполнили бы свое намерение, если бы стража не обнажила мечи. Руй Диас показал на них кинжалом, который успел вынуть из ножен:

– Бога благодарите, что я не приказал отрубить головы и вам, и вашим людям и развесить их на ветвях этого дуба.

Беренгер Рамон едва переводил дыхание. Теперь он был совсем неподвижен. Зрачки его расширились, от него исходил кисловатый запах – земли и страха. Руй Диас спрятал кинжал. Он знал, что в такие мгновения может убить, и сдерживался с таким трудом, что сводило мышцы.