Мальте Рольф - Польские земли под властью Петербурга [От Венского конгресса до Первой мировой] [litres]

Многочисленные свидетельства о контактах с польской социальной средой мы находим и в других записях Аполлона Бенкевича. Например, поляки регулярно бывали в списках гостей, которых он и его жена Мария приглашали на свои журфиксы – на так называемые вторники. С другой стороны, самого автора дневника регулярно приглашали к себе в гости польские коллеги и знакомые. Свои описания повседневной жизни Бенкевич постоянно сдабривал цитатами на польском языке 600. Здесь, как и в иных местах дневника, можно наглядно увидеть, что он воспринимал «поляков» как «других», с которыми, однако, в повседневной жизни часто и, как правило, бесконфликтно имел дело.

Это отразилось и в восприятии городского пространства. Благодаря страсти Бенкевича к коллекционированию открыток и фотографий с видами городов его личный архив служит как бы каталогом тех точек в Варшаве, которые он считал достойными внимания. В нем мы находим пеструю смесь из русских достопримечательностей, таких как Свято-Троицкий собор и церковь Литовского полка или Императорский университет, с одной стороны, и польских, таких как колонна Сигизмунда, памятники Копернику и Мицкевичу, – с другой. Еврейская Варшава тоже нашла себе место в этом частном фотоархиве – она представлена видом Большой синагоги на улице Тломацке 601. Таким образом, взгляд Бенкевича на Варшаву характеризовался не четким разделением национально-конфессиональных сфер, а всеохватностью.

Дневник Бенкевича является редким исключением, потому что русские чиновники в Царстве Польском не отличались особенно активным писанием дневников или мемуаров. Однако надо полагать, что многие из русских чиновников – которые зачастую удивительно долго служили в Привислинском крае, и в частности в Варшаве, – существовали в очень похожей обстановке повседневного взаимодействия с польским и – в значительно меньшей мере – еврейским окружением. Уже один тот факт, что многие русские чиновники прослужили в Царстве Польском более десяти лет, может свидетельствовать о том, что они не совсем против своей воли обосновались в этой контактной зоне. Некоторые из них настолько прижились в Привислинском крае, что пожелали даже покоиться здесь и после смерти. Не только президент города Варшавы Сократ Старынкевич, умерший в 1902 году, завещал похоронить себя в Царстве Польском, но и многие другие, менее известные чиновники. Православное кладбище у ворот Варшавы с годами превратилось в галерею предков местной русской общины. О том, что длительное пребывание русских чиновников в польских губерниях обусловливалось не только особыми привилегиями, которые, несомненно, были связаны со службой в крае, уже говорилось: премиальные выплаты не были достаточно высоки, чтобы компенсировать стремительный рост стоимости жизни в Царстве Польском, и особенно в дорогом мегаполисе на Висле 602. Несомненно, имелись и другие причины, по которым жизнь на западной окраине империи представлялась многим как минимум терпимой, а то и привлекательной.

Важным фактором, надолго привязывавшим представителей русского административного аппарата к месту их службы, были семейные связи. Многие русские чиновники, прибывавшие на службу в Царство Польское, впоследствии женились на польках. Такие браки вели к тому, что граница, разделявшая русскую и польскую Варшавы, нарушалась 603. Брак с католичкой, несомненно, подразумевал, что православному мужу придется более интенсивно общаться с нерусским социальным окружением. Часто такие супруги сталкивались с отвержением и открытой дискриминацией, причем со стороны обоих конфессиональных лагерей. Например, губернатор плоцкий и петроковский Константин Миллер и его жена-католичка, дворянка Александра Концевич, страдали от нападок как с католической, так и с православной стороны. Например, Миллеру приходилось выслушивать от своих единоверцев упреки в том, что он в своем аппарате покровительствует полякам и вредит «русскому делу» 604. Католическая же общественность отвергала Миллера как государственного чиновника и называла его мучителем поляков. На протяжении его почти пятидесятилетней службы в Царстве Польском супруги вели все более уединенную жизнь и избегали общества, независимо от вероисповедания 605. Это может свидетельствовать о том, насколько трудна была семейная жизнь людей, которые решились шагнуть через границу между конфессиональными общинами.

С течением времени враждебность общества в отношении тех, кто не соблюдал данную границу, только усиливалась. Об этом говорит, например, эволюция образа «польки», как его рисовали лидеры общественного мнения, выступавшие за то, чтобы православный мир существовал отгороженно от остальных: топос «польской красавицы» отступил на второе место, а жена-полька в браке с православным русским в конце XIX века стала все больше и больше представляться серьезной опасностью для русского и православного характера семьи. В качестве особо опасной угрозы описывалась скрытая, почти не замечаемая мужем полонизация ею их общих православных детей. Мать-полька, как утверждалось, передает им со своим молоком ненависть ко всему русскому 606. Требовали даже, если православный отец умирал рано, принудительно помещать наполовину осиротевших детей в государственные приюты – чтобы вывести их из-под пагубного влияния матери-польки 607. В этих негативных образах польской жены давний топос польской женщины как пламенной патриотки сплавлялся с нарастающей тревогой по поводу нежелательной ассимиляции русских жителей Привислинского края. Целью пропагандистов изоляционистского дискурса был четкий апартеид конфессиональных и этнических общин, а не установление контакта между ними и тем более не их смешение.

Тот факт, что в начале XX столетия к межрелигиозным и межнациональным союзам стали относиться еще более враждебно, свидетельствует о том, как далеко продвинулась самоизоляция значительной части русской общины в Варшаве. Это, конечно, касается прежде всего националистических кругов, которые считали себя «истинно русскими людьми», а все контакты с поляками клеймили как измену «русскому делу». Логическим следствием такой позиции являлось то, что в националистическом Русском обществе этническая принадлежность была уже в уставе прописана как решающий критерий для включения или исключения человека: согласно параграфу III статьи 5 Общество принимало в свои ряды людей «независимо от пола, звания и состояния», но подать заявку на членство мог только «полноправный русский» 608. Одновременно это был демонстративный акт, которым основатели Общества – П. А. Федерс и С. Н. Алексеев – показывали, как они намереваются организовывать общественную жизнь в Привислинском крае в целом: они планировали создавать четко сегрегированные по национальностям пространства при привилегированном положении русских.