Фрэнк Маклинн - Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Однажды Угэдэю все-таки пришлось проучить брата. Джагатая надоумило передать кому-то еще некоторые провинции в Трансоксиане, находившиеся под прямым управлением Ялавача, наместника Угэдэя. Ялавач пожаловался Угэдэю, который распорядился отменить приказ. Джагатай незамедлительно повиновался и отправил хану извинения: «Я поступил по неразумению и без наставления. У меня нет достойного ответа, который можно было бы составить, но поскольку хан повелел мне дать ответ, то я взял на себя смелость написать этот жалкий набор слов» [1909] Boyle, Successors pp. 155–156. . Угэдэя так тронуло покаяние, что он разрешил Джагатаю распоряжаться спорными провинциями по своему усмотрению. В частном порядке Джагатай выговорил Ялавачу за «назойливость» и довел до сведения наместника, что он им крайне недоволен. Ялавач, одаренный способностями к импровизации, моментально понял, что ему необходимо ублажить опасного противника, и он прибег к помощи Вазира, визиря, управляющего дворцом в Бешбалыке на севере, предметом гордости и величайшей радости Джагатая [1910] Barthold, Four Studies I pp. 114–115. . Вазир сам был занимательной и незаурядной личностью. Он был кидань и прошел через тяжелые жизненные испытания, был табунщиком у вождя джалаиров и прислужником у личного лекаря Джагатая. Брат Угэдэя однажды сказал, что хотел бы как можно больше узнать о жизни отца и его свершениях. Вазир обладал феноменальной памятью и провел дотошные исследования, в том числе многочисленные интервью, намекнув потом каким-то образом Джагатаю, что именно с ним и нужно консультироваться. Поначалу Джагатая оттолкнула несуразная внешность низкорослого и уродливого Вазира, но вскоре он пришел в восторг от его удивительной памяти, ума, сообразительности, красноречия и отваги. Он сделал его визирем и наделил необычайными привилегиями и поблажками. Однажды на совете в дискуссию вмешалась жена Джагатая, и Вазир в присутствии Джагатая приказал ей замолчать, потому что она — женщина. Джагатай не сказал ему ни слова, а потом даже позволил ему предать смерти собственную невестку за прелюбодеяние. Безусловно, он и был тем человеком, который мог наладить испорченные отношения с Джагатаем. Ялавач написал Вазиру, что имеет на Угэдэя такое же влияние, какое оказывает Вазир на Джагатая, из чего следовало, что Ялавач способен заставить Угэдэя предать его смерти. В то же время он может одарить его несметными благами, если Вазир отрегулирует разлад с Джагатаем. Вазир по достоинству оценил сметливость коллеги éminence grise [1911] Серого кардинала ( фр .). и восстановил его в ранге фаворита Джагатая [1912] Boyle, Successors pp. 155–156. .

Пристрастие персидского историка Джузджани к Джагатаю столь же загадочно, как и враждебность к Угэдэю. Он называет Джагатая добропорядочным, чистосердечным, жизнерадостным, веселым и хлебосольным хозяином — ни один из хронистов или комментаторов не обнаружил этих качеств — и противопоставляет «благородное» увлечение охотой Джагатая с «низменной» страстью Угэдэя к борьбе и азартным играм [1913] JR II pp. 1144–1148. . Эта симпатия тем более удивительна, есть учесть, что Джузджани был мусульманин, а самой главной отличительной чертой Джагатая была его гипертрофированная ненависть к исламу; Угэдэй же был ярым приверженцем ислама [1914] RT I p. 44; JR II pp. 1106–1107. .

Вспомним, что у монголов существовали строгие табу в отношении воды — запрещалось купаться или умываться в ручьях весной и летом; они верили, что вода, набранная в сосуды из золота и серебра, могла вызвать грозы, и т. д. Ислам, со своей стороны, в равной мере строго соблюдал ритуалы омовения и гигиены. Однажды Угэдэй и Джагатай повстречали мусульманина, совершавшего омовение в ручье именно в то время, когда делать это запрещалось. Джагатай, хранитель законов Ясы, потребовал зарубить преступника на месте, но Угэдэй возразил: «Мы обсудим это завтра». Он отложил суд, но заковал мусульманина в цепи и привез в ставку. Той же ночью он приказал привести к нему узника и проинструктировал, как надо отвечать на вопросы завтра. Он должен говорить, что, виня себя за кощунство, бросил в воду последнюю серебряную монету, хотя и беден. Наутро узник в присутствии Джагатая повторил историю. Джагатай послал своих людей проверить подлинность рассказа, и в ручье они, конечно, сразу же нашли монету, заблаговременно брошенную туда Угэдэем. Хан использовал «находку» в риторических рассуждениях о превратностях бедности. Он не только простил мусульманина за кощунство, но и дал ему еще десять серебряных монет [1915] JB I pp. 205–206. .

В другой раз Угэдэй простил мусульманина, убившего овцу, перерезав ей горло, а не традиционным монгольским способом, предписанным Ясой [1916] JB I pp. 206–207. . Он устроил разнос труппе бродячих актеров, показавших кукольное представление, пародировавшее ислам, и приказал больше не выступать с этой сатирой [1917] JB I p. 207. . Угэдэю явно не нравился свод законов Чингисхана, но он не посмел его изменить. Хан не только утратил бы доверие людей, осквернив память отца, но мог и спровоцировать переворот или гражданскую войну.

Джагатай, вероятно, догадывался о том, что Угэдэй скрыто потворствует исламу, ненавистному для Джагатая, и только этим обстоятельством, очевидно, можно объяснить совершенно абсурдный инцидент с обыденной точки зрения. Джагатай заставил буддистского священника сообщить Угэдэю о сновидении, в котором Чингисхан сказал ему, что ислам напророчил конец и крах всей Монгольской империи, и поэтому необходимо истребить мусульман. Угэдэй сразу же заподозрил неладное. Он спросил священника: «На каком языке говорил Чингис?» — «На тюркском», — ответил буддист. Угэдэй поморщился и снова спросил священника: «Понимал ли он что-нибудь по-монгольски?» — «Нет», — ответил буддист. — «Тогда ты шарлатан, — сказал Угэдэй. — Мой отец знал только монгольский язык». Угэдэй объявил, что не накажет этого человека, потому что он подослан Джагатаем, но приказал ему вернуться к хозяину и передать, чтобы он никогда больше не выдвигал ложные свидетельства против ислама [1918] JR II pp. 1110–1115. . Согласно Джузджани, Угэдэй был неискренен, когда говорил, что не накажет священника, ибо позднее одна из команд убийц изловила священника и казнила.

В своем утрированном почитании ислама Угэдэй не был правоверным мусульманином. Он прекрасно помнил то время, когда Кучлук повелел мусульманам Кашгара в массовом порядке перенять буддизм или христианство, и они в ответ тысячами бежали к Чингисхану [1919] Barthold, Four Studies I pp. 35–37. There was another similar incident when a Muslim was unable to repay a loan to an Uighur moneylender. The man was then told he had to convert to Buddhism or accept the local punishment of a beating. He appealed to Ogodei, who quashed the judgement, ordered the Uighur usurer beaten instead, confiscated his house and wife and gave them to the Muslim debtor. .