Давид Мотадель - Ислам в политике нацистской Германии (1939–1945)

Неоднозначные оценки религиозность мусульман получала и на Балканах. Если Гиммлер и Бергер постоянно выказывали свою уверенность в набожности солдат «Ханджара», то сообщения с мест были не такими безальтернативными. Например, имелись свидетельства того, что посещение молитв мусульманами «Ханджара» было не очень активным [1416]. В апреле 1944 года Карл-Густав Зауберцвейг сообщал из Боснии, что его люди «счастливы» принять «национал-социалистическое учение» [1417]. Во многих отношениях национал-социализм, по его словам, оказался сильнее ислама; впрочем, командир сразу же добавлял, что религия по-прежнему остается основным элементом сплоченности подразделения: «Мы хотим сохранить исламский стержень в наших людях, и я об этом забочусь». Но такое покровительственное отношение с легкостью вело к дискриминирующим действиям. Действительно, самым большим препятствием на пути успеха исламской политики и пропаганды Германии в военных частях, и вообще для всего военного проекта, была именно дискриминация.

С самого начала вербовка мусульман вызывала в Берлине озабоченность, связанную с расовой и религиозной дискриминацией. 6 августа 1943 года Гиммлер прямо призвал германских офицеров СС «Ханджара» терпимо относиться к своим боевым товарищам-мусульманам [1418]. «Они последовали призыву исламского руководства и воодушевились ненавистью к общему еврейско-английско-большевистскому врагу и преданностью фюреру Адольфу Гитлеру»,– провозгласил он. Исходя из этого немцам предписывалось проявлять к мусульманам всяческое уважение: «Я не хочу, чтобы из-за глупости или узколобого фанатизма даже одного человека десятки тысяч храбрых добровольцев и членов их семей перестали доверять нам и разочаровались в правах, которыми их наделили». Кроме того, «шутки и подначки, обычные среди боевых товарищей», строго запрещались в отношении мусульманских добровольцев. «Не должно быть никаких дискуссий, особенно в кругу воинского братства, по поводу особых привилегий, предоставленных мусульманам» [1419]. Руководство вермахта разделяло опасения СС. Хайгендорф после войны подчеркивал, что всегда ожидал от своих офицеров тактичного поведения в отношении ислама и мусульман [1420]. Он советовал им в присутствии мусульман не проявлять излишнего любопытства, не пить алкоголь и не позволять грубых разговоров о женщинах. Заявление Хайгендорфа было не просто частью его послевоенной апологии; он действительно отдавал такие приказы во время войны [1421]. В директиве от 22 марта 1944 года он увещевал немцев, которые несли службу в легионах, «уважать религиозные чувства добровольцев», и предупреждал, что любые «насмешки над незнакомыми религиозными обрядами», или «презрительные замечания» по религиозным темам строго запрещены [1422]. Аналогичные инструкции издавал и штаб Нидермайера [1423]. Летом 1942 года, после развертывания мусульманских подразделений, вермахт дал указание их немецкому персоналу «уважать и не высмеивать» религиозные обычаи добровольцев, «даже если они кажутся странными» [1424]. Однако сама необходимость многократно повторять подобные призывы может указывать на то, что религиозная и расовая дискриминация на самом деле оставалась проблемой.

Несмотря на все усилия, направленные на то, чтобы внушить немецкому персоналу уважение к исламу, некоторые источники дают яркую картину религиозного притеснения в мусульманских подразделениях. Так, невзирая на авторитет и достоинство главного имама одного из батальонов, некий немецкий офицер приказал мулле, опоздавшему на парад, в порядке наказания отжиматься от пола [1425]. Такому же взысканию военный врач подверг другого имама, который из-за молитвы опоздал на медосмотр. Еще одному мулле, на короткое время потерявшему сознание в кабинете стоматолога, сбрили бороду, несмотря на большое религиозное и символическое значение, которое волосы на лице имеют для авторитета духовного звания. В каждом из этих случаев Хайгендорф наказал и отстранил немецких офицеров, предупредив, что такая «враждебность по отношению к религиозным установкам» ослабляет положительные элементы в военных частях и усиливает отрицательные. Аналогичные инциденты происходили и в СС. Например, Гарун аль-Рашид жаловался на поведение немецкого офицера, который избивал мусульман, кидал в них камни и называл их «свиньями» – то есть «оскорблял наихудшим для последователя ислама образом» [1426]. Зауберцвейг докладывал Бергеру с Балкан, что ему каждый день приходится тратить «много сил», чтобы «внушить немецким командирам важность и ценность имамов» [1427]. «Лично я всегда поддерживаю имамов и отстаиваю параллели между исламом и национал-социализмом»,– самодовольно добавлял он.

Помимо неуважения, проявляемого к религиозным чувствам, серьезной проблемой в повседневном взаимодействии добровольцев с немцами оставался расизм, который нацистский режим поощрял на протяжении десяти лет. После войны Менде вспоминал, что немецкий персонал восточных легионов часто считал новобранцев из Советского Союза второразрядными солдатами и называл их «арапами» ( Mohren ), «чурками» ( Kanaken ) и даже «изменниками» ( Landesverräter ) [1428]. Употреблялись и другие оскорбительные прозвища: «готтентоты» ( Hottentotten ), «дикари» ( Wilde ), «бушмены» ( Buschmänner ), «монголы» ( Mongolen ), «большевики» ( Bolschewiken ), «партизанский резерв» ( Partisanenersatz ) и «трофейные товарищи» ( Beutekameraden ) [1429]. Хайгендорф пришел в ярость, когда увидел в Варшаве намалеванную на железнодорожном составе надпись: «Поляки, евреи и легионеры – в последний вагон» [1430]. Мусульмане из Советского Союза старались не брать отпуска во время службы в рейхе, чтобы избежать оскорблений и травли со стороны немцев. Хайгендорф писал о кавказском лейтенанте, который раньше срока вернулся в часть из поездки к своей сестре, которая работала в Австрии. Когда его спросили, почему он не отбыл отпуск до конца, тот ответил, что их просто вытолкали из венского трамвая: эсэсовец сказал кондуктору, что не войдет в вагон, пока «этот скот» ( Viehzeug ) не выйдет [1431]. Подобные инциденты особенно участились в последние месяцы войны, когда мусульманские подразделения восточных легионов были развернуты в Западной Европе и на территории рейха. «В метро парижане с удивлением рассматривают монголов в немецкой форме»,– отметил в своем дневнике в мае 1944 года Эрнст Юнгер, скандально известный ветеран Первой мировой войны, рассказывая о своих встречах с тюркскими легионерами во Франции [1432]. Исламская природа этих подразделений взбудоражила литератора, он даже описал в дневнике их нашивки: «Мечеть с двумя минаретами и надписью „Биз Алла Билен. Туркестан“». Негативное восприятие мусульман и восточных территорий все-таки преобладало. Немецкий личный состав получал инструкции и брошюры, целью которых было преодоление существующих стереотипов азиатского недочеловека ( Untermensch ), но они не меняли сути дела. Германские офицеры на Балканах часто вели себя по отношению к рекрутам-мусульманам столь же высокомерно и пренебрежительно. Боснийцев, служивших в войсках СС, немецкие сослуживцы иногда называли унизительным прозвищем «муджо» [1433]. Командир «Скандербега» сетовал на «примитивную Албанию», которая, по его мнению, оставалась «более турецкой», чем сама Турция, «начиная с женских хиджабов» [1434]. Мнимая «доблесть албанца» – не более чем миф, насмехался офицер. «Даже легкий гранатомет заставляет его бежать без оглядки, а в атаку он идет лишь до того момента, пока не найдет, что можно украсть или стащить». В конечном счете стремление Берлина вывести мусульман – будь то арабы, боснийцы, албанцы или тюрки – за рамки бытового расизма не производило впечатления на рядовых немецких солдат на местах. Годы нацистской идеологической обработки и расистской пропаганды не прошли даром.