Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

И он, прокашлявшись, чтобы хрипеть потише и чтобы речь была более внятной, стал рассказывать, как проходило собрание волостного актива, как выступал Рафаильский Соломон Абрамыч, которого он, Касьян Довбня, лично знает еще по Смоленску, потому что под его непосредственным руководством ремонтировал паровозы и вступал в большевики, как потом, в волкоме, выступал Ведун, как зачал его критиковать Рафаильский и требовать исключения из партии, а Ведун, обратно же, стал критиковать Рафаильского, и что из этого вышло; как он, Касьян Довбня, вместе с одноруким Митрофаном Вуловичем собирал в Лужах жито и бульбу, как его и Егора Михальчука выбрали в сопровождающие.

Затем, несколько осмелев, он подробно рассказал, как они ехали, поначалу быстро, а после Смоленска, когда поменяли охрану, медленно; как застряли на каком-то полустанке и как он вместе с Петрусем Ивашкевичем стал свидетелем спора между Ведуном и Ермиловым; как они потом пошли на полустанок… с флагом и лозунгами, как были разочарованы малым количеством народу, собравшимся на митинг, и вообще: ни тебе оркестра, ни торжественности, соответствующей моменту. А уж он-то, Касьян Довбня, вполне разбирается в политических моментах, потому как почти двадцать лет проработал в Смоленске, участвовал в революции и прочих мероприятиях и является убежденным большевиком и секретарем деревенской партячейки, стоит на платформе советской власти и мировой революции…

Потом, рассказывал дальше Касьян, их пригласили откушать. Стол, однако, нечего бога гневить, был хорошим: с жареной рыбой и прочими вещами, а уж самогонки было — хоть залейся. Правду сказать, поначалу они стеснялись употреблять, потому как являются представителями своей партийной организации и выполняют почетную миссию по оказанию, но им сказали — он уж и не упомнит, кто именно, — что паровоз дадут только утром и, стал быть, можно не беспокоиться. Однако Ведун был супротив такой постановки вопроса и очень даже сердито разговаривал с товарищем Ермиловым.

Товарищ Ермилов, между прочим, пил мало, а потом и совсем ушел. Вслед за ним и Ведун спохватился. Тут и Касьяну приспичило по малой нужде, то есть до ветру, и он тоже вышел из этого самого народного дома, а перед ним, перед домом, как оказалось, толпится много народу, которых не пускают вовнутрь, хотя места там хватило бы для всех… а где этот самый нужник, извиняюсь, в темноте не видно, вот он и пошел искать укромное местечко, потому что среди народа были и товарищи дамского полу… а сбоку кусты такие и темнота, как у того негра, извиняюсь, в заднице…

И только это он приготовился, как рядом вдруг как бабахнет из револьвера, потом еще раз и еще. И кто-то закричал, вроде как Ведун, потому что тоненьким таким голоском, а у Ведуна как раз такой голосок имеется в наличии. То есть имелся… Он, Касьян-то, от страху даже присел: вдруг, подумал, бандиты какие сделали нападение на эшелон, а у него никакого оружия нету. Даже палки. И тут мимо кто-то пробежал, ходко так, и вроде — хотя и темно было, но он, Касьян, к темноте привычный, — и вроде как в чем-то блестящем, вроде как в кожанке. Тут шум поднялся, стали светить кругом, жечь факелы, фонари принесли, народу понабежало и обнаружилось, что убили самого Ведуна. Они, то есть уполномоченные, подняли Ведуна и понесли к вагону, а там Ермилов их арестовал, требовал признаться, что это они убили Ведуна по пьяному делу, а потом велел забрать свои вещички и под конвоем отправил их сюда.

— Вы Ермилову говорили, что будто бы видели человека в кожанке? — спросил Дудник.

— Нет, что вы, товарищ следователь! Избави бог! — испуганно отшатнулся от стола Касьян. — Он бы подумал, что это я про него говорю, потому как больше никого там в кожанке не было.

— Тогда получается, — жестко отчеканил Дудник, — что вы наговариваете на сотрудника Чека, имея в виду намерение оклеветать не только его, но и сами органы пролетарской власти, стоящие на страже революции.

От этих слов по спине Касьяна побежали противные мурашки, он съежился, побелел, на лбу у него выступил пот и капля повисла на кончике носа: этот шибздик-следователь, показавшийся поначалу таким простецким и безобидным, даже, можно сказать, слегка придурковатым, вон какую черту подвел под его словами, вон как повернул все дело, что окажется, будто сам Касьян… Господи, и зачем он вообще помянул про эту кожанку! Не видать ему теперь своих милых Луж и дорогой Меланьи.

Следователь, однако, больше ни о чем Касьяна не спросил и отправил его в подвал.

Уже начало светать, когда Дудник закончил допросы. Он прикорнул в своем кабинете разве что на часок и отправился докладывать Пакусу о результатах предварительного расследования.

Начальник отдела ЧК выглядел еще более осунувшимся, его огромный лоб, будто случайно надстроенный над узким лицом с резкими чертами для каких-то явно неосуществимых целей, тускло белел в слабо освещенной комнате. Этот лоб казался Дуднику чем-то отдельным от самого Пакуса, вместилищем чего-то таинственного и большого, что вот-вот должно проявиться, но никак не проявляется.

Дудник подождал с минуту, ожидая чего-то и разглядывая своего начальника детски наивными глазами, потом стал излагать свои соображения:

— Я думаю, Лев Борисыч, что мужики эти никакого отношения к убийству своего старшего не имеют. Не было у них причин убивать этого Ведуновского. И на попытку ограбления тоже не похоже. Боюсь, Лев Борисыч, что дело это для меня слишком сложное. Не могу я с ним разобраться. Тут нужен человек с опытом.

Пакус, как всегда, отвел взгляд своих маслиновых глаз, побарабанил по столу пальцами.

— Ну, хоть какая-то зацепочка появилась?

— Трудно сказать насчет зацепочки, Лев Борисыч. А вот это… чуйствие такое… — неуверенно начал Дудник, с трудом подбирая слова, — такое чуйствие…

— Чувство, — поправил Дудника Пакус, считающий партийной обязанностью научить своего подопечного правильной речи. — А лучше сказать: ощущение, — добавил он.

— Ну да, я и говорю: ощущение такое, что Ведуновский кому-то мешал. Вот глядите сами. Заменили охрану — раз, — загнул Дудник палец. — И не на простых красноармейцев, а на смоленских чекистов — два. Митинг, угощение на полустанке 87-й километр, где нет даже милиционера, который мог бы хоть что-то зафиксировать сразу же на месте преступления, — три. Получается, что все было подстроено так, чтобы споить сопровождающих, свалить на них убийство и уехать без них. Зачем? Нужно это советской власти? Нет, не нужно. Но ведь кому-то было нужно. Корни этого дела надо, по всему вероятию, искать в Смоленске, в Валуевической волости. Опять же, мужики говорят, что там было собрание партактива, на котором Ведуновский круто поспорил с продовольственным комиссаром из Москвы по фамилии Рафаильский. Может, связи тут нету, а может, и есть. Вот и все зацепочки, Лев Борисыч.