Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953

Тимохин вышел так же тихо, как и вошел, аккуратно прикрыв за собой дверь, а через несколько минут в комнату стремительно шагнул низкорослый чекист, похожий на подростка, в ладно подогнанном командирском обмундировании. Он молча прошел к столу и сел на стул, на котором несколько минут назад сидел подследственный Кучеров-Веселов.

Лев Борисович протянул ему бумагу и, запустив пальцы обеих рук в шапку черных волос, давно не знавших ножниц парикмахера, из-под полуприкрытых век стал следить за выражением лица Дудника.

В маслиновых глазах Льва Борисовича появилось что-то теплое, почти отцовское, словно перед ним сидел собственный сын, хотя Дудник был всего лишь лет на десять моложе Пакуса. Но именно Пакус привлек его в Чека, уловив в нем способности, о которых не догадывался и сам Дудник, помогал этим способностям раскрыться и теперь вполне мог быть доволен результатами своих усилий: из Артемия Дудника, вчерашнего конника и позавчерашнего пастушка, выкристаллизовывался весьма незаурядный чекист, а со временем… Впрочем, ничего из него не выйдет, если не заставить его учиться, потому что — и Лев Борисович об этом судил по себе — какой бы ни была богатой практика, а без теории, систематических знаний, общей культуры далеко не уйдешь. Особенно в следственном деле.

Дудник закончил шевелить губами и глянул на Пакуса серыми глазами, опушенными длинными ресницами. Это был доверчивый взгляд ученика на своего учителя и, в то же время, как показалось Льву Борисовичу, взгляд простачка, ждущего от фокусника новых трюков, но занятого не разгадкой тайны фокусов, а тайны самого фокусника.

Впрочем, Лев Борисович относил такое свое толкование интереса к себе Дудника на счет собственной поэтической фантазии и привязанности к Дуднику, а всякая привязанность, как известно, субъективна.

— Посмотри, Артемий, что это за мужики и насколько рапорт соответствует действительности, — произнес Лев Борисович усталым голосом и отвел глаза в сторону, не выдержав детски непосредственного взгляда Дудника. И тут же, желая упредить недоуменный вопрос, добавил: — Дело в том, что я когда-то знавал этого Ермилова и, должен тебе сказать, что этот человек… Впрочем, об этом как-нибудь потом.

— Мне кажется странным, Лев Борисыч, — заговорил Дудник приятным баритоном, несколько напирая на «о», — что крестьяне, которые сами собрали хлеб для голодающих, вдруг решили использовать его в других целях. И это при наличии охраны. Да и куда бы они смогли подевать целый эшелон? Что касается убийства, то тут надо разбираться: мотивов вроде бы нет, а там кто ж его знает.

— Может быть, может быть, — задумчиво пробормотал Лев Борисович. — Вот ты и разберись… Ты уж извини меня, Артемий, что я все дела валю на тебя. Сам я вот… несколько расклеился, остальные следователи, сам знаешь, в разгоне, а нам держать здесь этих мужиков нет никакого резона: своих дел невпроворот… Как у тебя с Моргуновым?

— С ним я практически закончил, Лев Борисыч. Он во всем признался, протокол подписал, я его оформляю на заседание тройки. Полагаю, лет пять лагерей — больше он не заслужил.

— Либеральничаешь ты с ними, Артемий, либеральничаешь. А они, если бы взяли над нами верх, либеральничать не стали. Ну да ладно. Может, ты и прав… Так ты разберись с этими смоленскими мужиками, — повторил Лев Борисович, и Дудник поднялся, привычным движением одернул гимнастерку, пробежался пальцами вдоль ремня и пошел к двери, — маленький, но ладный, слепленный из одних мускулов.

Лев Борисович, глядя на Дудника, с удивлением и недоверием вспомнил, что, по рассказам, этот в общем-то еще мальчишка собственной рукой в боях зарубил нескольких беляков, что он ловок, аки черт, и совершенно не знает страха…

Однако, действительно не знает, или притворяется? Сам Лев Борисович страх знал очень хорошо — до пота, до потери речи и способности пошевелить рукой, — но умел скрыть его от постороннего взгляда, замаскировать ту часть страха, которую стыдно выказывать — животную его часть, и наоборот, показать часть естественную, человеческую, которому подвержен любой и каждый, и потому был уверен, что и его тоже считают человеком вполне бесстрашным.

Впрочем, он частенько и сам не знал, где он был самим собою, а где играл некую роль, потому что давно соединил в себе как бы нескольких Пакусов, все дальше не только внешне уходя от себя настоящего, все чаще выставляя такого, какого от него ждут, и уже настолько сжился с другими Пакусами, что и забыл, когда и каким был самим собою. И на других людей он смотрел точно с тех же позиций, пытаясь угадать и отделить по малейшим признакам настоящее лицо от поддельного. Вот и Дудник тоже…

Дудника он знал больше года — с тех самых пор, когда тот привез в отдел ЧК по борьбе с бандитизмом захваченного в плен начальника штаба повстанческого полка. После первого же разговора с этим мальчишкой, который оказался командиром конного разведвзвода только что прибывшей на Тамбовщину стрелковой бригады, понял, что его можно использовать в качестве агентурного разведчика. Пакус написал кому следует соответствующую бумагу и оставил взводного у себя.

А через несколько дней Дудник, преобразившись в деревенского пастушка, кем он и был до вступления в Красную армию, пошел по тылам антоновцев, добывая очень важные сведения.

Нет, Дудник слишком прост, чтобы играть еще какую-то роль помимо той, что ему положена судьбой. Но умен и хитер — этого у него не отнимешь.

Выйдя от Пакуса, Артемий Дудник прошел длинный коридор до конца, спустился по лестнице, попал в другой коридор, скудно освещенный керосиновой лампой, висящей на стене, и вышел в вестибюль. Здесь находилась небольшая конторка, за которой сидел дежурный. Часть вестибюля была отгорожена дощатой перегородкой, там стояли железные кровати, на которых отдыхала оперативная группа. Ее посылали то в какую-нибудь деревню кого-то арестовать или привезти свидетелей, то сопровождать осужденных на станцию. Раньше они и расстреливали, увозя приговоренных в недальний лесок, но в последнее время к «вышке» приговаривают не часто.

Здание, которое занимала комиссия ВЧК, недавно было школой, но в связи с антоновским мятежом занятия в ней не проводились. К тому же при строительстве здание предназначалось, скорее всего, под склады и конторы, но по каким-то причинам задуманное не состоялось, и земство откупило здание под школу. Зато здесь имелись обширные и крепкие подвалы, что и решило выбор: лучшего места для содержания арестованных мятежников и дознания не сыскать во всей округе.

Совсем недавно подвалы были забиты арестованными, следователи сбивались с ног, спали урывками, в актовом зале беспрерывно заседали тройки и выносили приговоры — и все больше «к высшей мере пролетарского возмездия». Сейчас горячка спала, дело идет к завершению, выявляются в основном сомнительные личности, уточняются обстоятельства. Артемию Дуднику эта работа уже порядком надоела, он не мастак писать протоколы и вообще иметь дело с бумагами: грамоте выучился всего пару лет назад, и если все-таки продолжает аккуратно делать порученную ему работу, то исключительно в силу сознательности и партийной дисциплины.