Йожеф Лендел - Избранное

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

После этих моих рассуждений вам вообще не верится, будто Гёргеи был изменником? Ну, значит, я переусердствовал; вскакивая в седло, перелетел через коня и вместе со своей истиной шлепнулся по другую его сторону. В венгерском просторечии есть это образное выражение: «свалиться по другую сторону коня». Гёргеи и сам признавал, что подготовил военную контрреволюцию, хотя тщетно пытался отвести от себя обвинения в измене родине.

К чему, бишь, я все это говорю?.. Ах да! Можно в наилучшем виде разъяснить основную линию исторического процесса, однако куда труднее истолковать побуждения, которые толкнули, например, Гёргеи на захват Буды! Вполне вероятно предположить, что Кошуту тоже хотелось этого, его торжественный въезд в отвоеванную у неприятеля столицу в сопровождении разодетой в пух и прах супруги и обоих сыновей как будто бы подтверждает такое предположение. Возможно, следует учитывать и воинское тщеславие Гёргеи, не сумевшего устоять против осады, организованной по всем правилам военного искусства.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ведение войны, по-моему, называется искусством потому, что уравнение, которое необходимо решить, в момент решения содержит в себе неизвестных больше, чем в состоянии одолеть математика.

Иные авторы прибегают к еще более убогим средствам, пытаясь объяснить ход событий. У меня нет при себе выписанной цитаты, но если память мне не изменяет, вот как лихо расправляется с фактами один из таких писак:

Выступая 12 октября 1823 года в сословном собрании, «Сечени не сумел бы произнести речь на латыни, а посему заговорил по-венгерски, на языке низшего сословия. Тем самым личный недостаток способствовал революционному шагу».

Я бы выразился иначе: недостаток аргументов пытаются выдать за историческое объяснение. Дело в том, что этот «революционный шаг» — речь, произнесенная на венгерском, — был назревшим требованием времени. Требованием настолько актуальным, что на следующий день, хоть и с меньшим успехом, другие депутаты последовали примеру Сечени. Напрашивается вопрос: неужели Сечени и впрямь не владел латынью? А если и не владел, то разве не мог он поступить так, как до него очень часто делали его собратья-магнаты: отдать текст речи на перевод какому-нибудь знатоку, а затем зачитать ее, блеснув изяществом классических образцов?.. Или он был единственным среди магнатов, кто плохо говорил на латыни? По-моему, из магнатов мало кто владел латынью прилично. Мастеров по этой части можно было сыскать среди членов нижней палаты, но те как раз высказывались на венгерском… Еще несколько слов о том же авторе. Есть у него сентенция примерно в таком духе:

«Кошут не готовил себя к поприщу правителя. На самом деле он искал некоего идеального аристократа для государственной канцеляристики. Вешелени расхворался, с Сечени Кошут вконец рассорился, таким образом он и пришел к Лайошу Баттяни».

Бесспорно: мелкопоместный венгерский дворянин вряд ли готовил себя к поприщу правителя. Править, властвовать «готовились» лишь наследники престола вроде Фердинанда V или Франца-Иосифа. Правителей типа Кошута выкраивает сама история из прочного материала. Так что здесь автор искал в Сечени «аристократа для своей канцеляристики».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Совершенно верно! По-моему, все совершается в соответствии с исторической необходимостью. Однако и здесь не мешает проявлять осмотрительность, чтобы объяснение не катилось легко, как по маслу. Если чрезмерно упростить эту «необходимость», то неизбежно упрешься в большие сложности. Существует единственно верный принцип, применимый к истории как минувших, так и будущих времен: «Конкретный анализ конкретной ситуации».

Лучше было бы сесть и написать самому? Да, на этот раз вы меня загнали в ловушку. С историографией я нахожусь приблизительно в таких отношениях, как профессиональные критики — с литературой и искусством: они заделались критиками лишь потому, что не умели ни писать, ни рисовать. Так утверждаете вы, служители искусства, а я не смею утверждать, будто вы не правы. Критика поэзии следовало бы подвергать испытанию, заставив его написать стихотворение по всем канонам версификации. Ну, а художнику-абстракционисту предложить на глазах у арбитров нарисовать акт по всем правилам академической живописи.

А сейчас не опробовать ли нам ваша новое приобретение — венгерскую кофеварку?

Благодарю вас! Что может быть лучше кофе, приготовленного дома…

Вот ведь сколько говорили мы о мосте, так и не дав определения этому понятию.

Я считаю так: мост — то, что связывает. Живое слово между людьми — это мост. Словарь, который связывает два языка, — прочный, надежный мост. Наука — это тоже мост. Поистине нерушимый мост — ваша профессия — музыка. Мир — тот же мост. Мостом является и мирное сосуществование, пусть оно порою и напоминает совместное житье в коммунальной квартире…

Все эти сравнения весьма символичны и звучат красиво, однако оборачиваются двусмысленностью, когда мост, переброшенный через конкретную реку, перекрывается заграждениями, когда мост превращается в военный объект, укрепление, стратегический пункт, откуда удобнее всего оборонять наиболее уязвимый участок пути. Но мост никогда не повинен в том, что его используют в дурных целях. То же самое относится и к науке…

Необходимость в сооружении моста возникла еще в период Римской империи, когда владения ее широко распространились по левому берегу Дуная. Южнее по Дунаю и был построен мост, который, насколько мне известно, называли «Истер». Дунай — скорее всего славянское название реки: Двина, движущаяся водная стихия… Несомненно, что и будайский паша мечтал соорудить в этом месте переправу — в особенности зимой, когда передвижение с берега на берег оказывалось скованным на долгие месяцы. Правда, тот же самый паша ликовал, что моста не существует, — а в летнюю пору приказывал поджечь судовой мост и паромы, — если сторожевые посты докладывали, что с противоположного берега подступают превосходящие вражеские силы. Такой двойственный подход я и подразумевал под двусмысленностью. Навести мост, установить связь — такое желание свойственно лишь победившим армиям или одержавшим торжество идеям…

По всей вероятности, без мостов было не обойтись и человеку каменного века. Поначалу он пользовался деревом, сваленным на берегу бурей или молнией: можно было перебраться на охотничью территорию по другую сторону реки. Но порушенное бурей дерево рано или поздно сгниет или же его унесет весенним паводком.

Как поступит человек, к тому времени освоивший охотничьи просторы за рекой? Не дожидаться же, пока буря или молния опять повалят дерево — в том самом месте, где человеку нужно, и так, чтобы дерево вывороченными корнями зацепилось за один берег, а кроной угодило на противоположный.