Йожеф Лендел - Избранное

Потому, ухватив каменный топор, наш предок присядет на корточки у какого-нибудь высоченного дерева поближе к воде и станет выжидать, пока ветер не шепнет человеку, что готов помочь ему подтолкнуть мощный отвод. И человек примется за дело. Порывистый ветер поможет каменному топору совладать о деревом, опрокинет его, заставит служить человеку. Поверженный гигант распластается покорно: становись, человек, мне на спину. И человек пройдет над побежденной стихией. Исполинские руки, корявые, растопыренные пальцы ветвей поддерживают мост высоко над водой, и победитель-человек переходит на другой берег, не замочив ног…

Так выглядел древнейший деревянный мост. У каменного моста тоже был свой предок: камни, сваленные грудой в наиболее мелком месте брода. Так можно было бы проследить всю историю мостостроительства вплоть до Цепного моста и далее. А в наше время созидаются мосты, способные соединить даже небесные тела…

Человеку свойственно желание всегда и везде создавать мосты; лишь иногда жаждет он видеть перед собою нечто противоположное, то бишь пропасть. Однако мост будет построен лишь там, где кроме пропасти, через которую он должен быть переброшен, существуют и сила, и техническая оснащенность — будь то каменный топор или стальные конструкции, — а также потребность, историческая необходимость. Намерения как такового еще не достаточно. Кого, за исключением отдельных историков, в наше время заинтересует тот факт, что еще до Сечени, в 1828 году граф Мориц Шандор тоже присматривался к мостам. Подведем итог: Сечени является не только выдающейся личностью в историческом плане, но и выразителем духа времени. Эпитет «выдающейся» в применении к нему не случаен: ведь расстояние между намерением и самим фактом создания моста было огромным или же, говоря современным языком, космическим.

Однако мы не достигнем цели, если так обобщим свою мысль: историческая необходимость назрела, и мост был построен. Все обстояло не так просто. Ведь существовавший дотоле судовой мост между Пештом и Будой мог бы прослужить и еще несколько десятилетий. Однако, если намерения самого по себе не достаточно, то без него процесс созидания вообще немыслим. Барон Жигмонд Кемень первым возжелал поднять Сечени на должную высоту, доказав при этом его консервативную сущность; он писал примерно так: «Поговаривали, будто бы из-за Цепного моста Сечени отказывается от великого множества полезных начинаний и требует от нации неисчислимого множества жертв». Как видим, есть основания сомневаться, назрела ли к тому времени историческая необходимость. Однако Сечени не стал дожидаться случая, когда поваленное бурей дерево само ляжет поперек реки. И судовой мост он счел недостаточным. Он задумал возвести мост из металла и камня, прочный и красивый. Правота его намерения и назревшая историческая необходимость убедительнее всего подтверждаются самим фактом создания моста.

Человеческое желание и историческая необходимость, сложно взаимодействуя между собою, упрочивают, усугубляют друг друга, но по-настоящему оправдывает их лишь осуществленное творение. Такова жестокая истина.

Вот почему я приписываю одинаковую значимость создателю проекта, его конкретному исполнителю и инициатору идеи.

В каком аспекте продолжить мне теперь ход своих рассуждений? Коль скоро мы коснулись этой проблемы, то необходимо поговорить и об исторической необходимости, и о роли инициатора.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пусть будет по-вашему: начнем с идейного инициатора. Понять его гениальность не так-то просто. В нашем случае — если принять за аксиому, что истинным доказательством таланта является лишь само творение, — создается полная видимость, будто бы для дела важны только оба инженера: Терни Кларк, спроектировавший мост, и Адам, осуществивший этот проект и постройкой тоннеля увенчавший совершенство конструкции.

Однако это только видимость. Главная задача инициатора — определить подходящий момент и найти подходящих исполнителей замысла. Ну, и еще одно: уметь свести к минимуму зависимость от превратностей фортуны. Инициатор начинания в чем-то подобен полководцу: гениальный полководец подстраивает благоприятное стечение обстоятельств… Воинская удача покидает Наполеона, когда тот ошибается в расчетах — как было при походе на Россию. Или же, когда он — как перед битвой при Ватерлоо — правильно рассчитывает и верно взвешивает обстоятельства, однако сознательно отказывается от помощи революционных демократов и якобинцев. Уповая только лишь на свой полководческий гений, он теряет все: поначалу гениальность, затем воинскую победу, а под конец и то главное, ради чего отказался от помощи республиканцев, — императорский трон.

В какой-то степени деяния идейного вдохновителя напоминают деятельность театрального директора или редактора газеты. Им нужны не смазливые актрисы и обходительные борзописцы, но хорошие актеры и хорошие журналисты. Симпатия возникает позднее — если до этого вообще доходит дело.

Ни один из Кларков не вызывал симпатии в глазах аристократа Сечени, и несмотря на это между ними складывались все более дружеские отношения, — в той степени, в какой Сечени вообще был способен на дружбу. А Кларки — Терни и Адам — не оставили в беде свое детище, когда Сечени уже устранился или почти устранился, подчас раскаиваясь, что вообще взялся за строительство моста…

Так и хочется назвать подобное стечение обстоятельств умением правильно организовать удачу. Как бы ни желал ты распроститься со своим творением, оно само ухватится за тебя и не отпустит… А Сечени — не из тех, кто строит воздушные замки или предается… как это у Гоголя? Не помню точно… Ну, в общем бесплодным мечтаниям… Увидев замысел в мечтах, он организует его осуществление — да так, чтобы тот неуклонно двигался к своему завершению, независимо от воли самого инициатора… И если Сечени и не присутствовал при завершении строительства, все равно довел дело до конца именно он. Тем трагичнее, что ему не суждено было пройти по готовому мосту.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не знаю… Я не уверен, что эта кара сходна с той, что постигла Моисея, так и не вступившего на землю Ханаанскую. Здесь не было Ханаана, — это мы знаем наверняка. Но был ли Ханаан в самом Ханаане? Лучше усомниться в этом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Да Сечени и не был Моисеем. Как не был он и Байроном и «величайшим из венгров».

Он не знал воздержания в еде и питье, в чувственных радостях и в зависти. Ухитрился завидовать даже Вешелени, который во время пештского наводнения, рискуя жизнью, спасал людей, тогда как Сечени в ту пору маялся подлинными и воображаемыми желудочными хворями. Неуемен он был и взваливая на себя множество задач; казалось бы — ну просто вулкан, а не человек.