Ангел Каралийчев - Весна

— Зачем ты пришел в мой дом среди ночи?

Молчал Иван.

— Зачем, точно вор, проник среди ночи в мой дом? — повторил Момчил.

— За Бойкой пришел.

— За Бойкой? Мать у тебя помирает, и ты пришел за Бойкой, чтоб она попрощалась со своей теткой. Это ты хорошо сделал. Садись.

— Тороплюсь.

— Не торопись. Я тоже хочу повидать бабушку Златарку, тетку моей жены. Вчера вечером, когда проезжал темным лесом, все о бабушке Златарке думал. Забыл, уезжая, попросить ее — коли повстречает на том свете моего отца, пусть передаст ему, что я живу хорошо. Новый дом себе выстроил. Жену нашел пригожую, домовитую, верную. Богатого приданого она не принесла, но зато родила мне сына — дороже всех сокровищ. Пускай отец в могиле за меня порадуется.

Иван смотрел на него, совсем уже сбитый с толку.

— Садись. Так что я хотел тебе сказать? Вчера перед отъездом наточил я свой клинок. Надобно всегда иметь при себе оружие, потому что в наших краях полно разбойников. А ты свой кинжал наточил? Берегись, Иван, берегись!

Рука Ивана рванулась к поясу. Охватила его тревога. А Момчил задумался. Сгорбился он — словно камнем придавили его тяжкие думы. И вдруг ощутил нестерпимую жажду. Губы пересохли, потрескались.

— Погоди, выпьем по глотку вина. Сперва выпьем, а уж потом пойдем. В последний раз выпьем с тобой. Когда встанем из-за стола, все уже проснутся в селе, но никто не увидит, как мы выходили из этого дома. Все вместе выйдем. Бойка, нацеди жбан вина из бочонка. И подай сюда, а то я сгорю от жажды. Говорил ведь тебе: пожар полыхает…

Бойка бесшумно выскользнула из комнаты.

— Какая темень! — лихорадочно говорил Момчил. — Месяц взошел на небе, но он мертвый, не светит. И свеча в той комнате догорает. Отчего ж померк в этом доме свет? Слышишь? Старые грешники отдают богу душу и как пропоют третьи петухи, кто-то улетит ввысь, покинет этот лживый, лживый мир… Но зачем я говорю тебе это?

Он умолк. Подпер голову обеими руками — она стала такой тяжелой и словно готова скатиться с плеч.

Так же бесшумно, как вышла, босиком, на цыпочках вошла Бойка и поставила перед ними жбан с темным пенистым вином. Принесла стаканы. Момчил зачерпнул вина, поставил перед Иваном чарку. Наполнил другую и поднял ее, не чокаясь с гостем, не пожелав здоровья. Обернулся к жене. Она стояла, не сводя с него глаз, расширившихся от темного, животного страха. Лишь теперь заметил он, что она стоит перед ним и посторонним мужчиной в одной рубахе. Его бросило в жар.

— Пей! — закричал он Ивану, и голос его заполнил всю комнату. — Видишь, какое темное вино? Точно кровь старого буйвола!

Он засмеялся, и страшен, дик был его смех.

Иван поднял чарку, пригубил вино и хотел было встать.

— Погоди, куда ты? Нас с тобой ждет еще одно дело. Хочу спросить тебя кое о чем. Ты человек умный. Весь в отца. Отец у тебя пьет кофей с самим Одринским пашой, и счету нет его отарам. Дай мне добрый совет. Ведь недаром же говорят, что друг познается в беде.

— Какого ты ждешь от меня совета? — спросил Иван, все еще не в силах понять, знает Момчил или не знает.

— Слушай. Была у меня хорошая нива. Купил я ее. Отдал за нее все, что имел. Вспахал я эту ниву, и принесла она мне видимо-невидимо густого, тонкого проса. Обнес я ту ниву высоким плетнем и все лето стерег от потравы, точно зеницу ока берег. Росла на той ниве ветвистая груша, на той груше — гнездо, а в гнезде день и ночь щебетала золотоглавая пташка. День и ночь… Ходил я по своей ниве, слушал как зачарованный свою пташку, и не было на свете человека счастливей меня. Точно в сказке текла моя жизнь. Но однажды ночью, когда просо мое созрело, пришел я к моей ниве и знаешь, кого там застал? Быка застал! Ходит бык и топчет мою ниву, просо мое пожирает. Скажи, вот ты умный человек, что мне делать? Сжать ли то просо или того быка заколоть?

Заметался Иван точно рыба в неводе, что накинул на него Момчил. Он все понял. Лицом к лицу встала перед ним обнаженная правда, и он не выдержал.

— Коли убьешь быка, — ответил он, — другой бык повадится твою ниву топтать. Хочешь моего совета? Скажу — надо просо сжать!

— Просо?! — взревел Момчил и вскочил на ноги. Раскатами грома гремел его голос, зловещими молниями сверкали глаза. — Ты хочешь, чтобы я просо сжал? А знаешь ли ты этому просу цену? Видишь теперь, — обернулся он к Бойке, — с каким человеком ты спала эту ночь? Я пушинке не давал на тебя упасть, а он тебя толкает под нож, лишь бы собственную шкуру спасти! Нет, Иван, я так думаю: верней всего будет и быка заколоть, и просо сжать. Разом за все рассчитаться. И не мешкая. Нынче же ночью!

Глаза его налились кровью. Толкнув дверь ногой, он вошел в соседнюю комнату. Наклонился, поднял с кровати Иванов клинок. Вытащил его из ножен. В этой сверкающей полоске стали увидел он свое спасение — как моряк, стоя на палубе тонущего корабля, видит спасение в мелькнувшей вдали полоске берега. Обернулся Момчил, Иван стоял у стены — бледный, словно мертвец. Бойка по-прежнему не сводила с мужа обезумевших глаз. Глаза эти молили: пощады! Пощады? А разве вы пощадили меня, когда… Дом зашатался… Затрещали стены, потолок обрушился, пол ушел из-под ног. Вино из жбана разлилось лужей крови на пестром ковре, потекло к двери, обагрило порог. Не вино это — кровь человеческая!

Он выпустил ножны из рук. Они упали, громко звякнув о железную подкову, приколоченную на счастье у порога горницы. Звон разбудил спавшего в колыбели ребенка. Мальчик спросонья захныкал, заскулил, как котенок. Момчил вздрогнул. Остановился. Заглянул глубоко в собственное сердце. И какой-то внутренний голос сказал ему:

— Оставь, не безумствуй! Подумай о невинном младенце, что лежит в колыбели. Как переступит он труп матери, когда вырастет и придет ему пора выйти к людям? Побежит жизни навстречу, споткнется о него, упадет и разобьет нежную свою головку. А когда поцелует отцовскую руку, на губах его навеки останутся пятна крови. Будь другом мне, Момчил, послушай меня!

Рука Момчила еще сжимала кинжал, но он уже сдался.

— Хорошо, — ответил он голосу сердца, — я послушаю тебя.

Выпустил из рук кинжал и глухо проговорил:

— Убирайтесь оба из моего дома!

Иван, как безумный, смотрел на него, не веря своим ушам.

— Вон! — в ярости крикнул Момчил.

Ночной гость и Бойка неслышно проскользнули мимо него и исчезли. Дом опустел. Момчил прошел в соседнюю комнату и упал на колени перед колыбелью сына. Наклонился над ребенком. Завидя отца, мальчик приоткрыл крохотный свой ротик, сверкнули два перламутровых зубика. Протянул ручонки, пытаясь поймать длинные отцовские усы.

Момчил нежно погладил сына.

— Только ты у меня остался! — промолвил он. Горестный комок подкатил к самому горлу. Крупные, чистые слезы хлынули из глаз и залили счастливое личико Дамянчо.