Ангел Каралийчев - Весна

Незаметно подкрались сумерки. Мрак окутал заснеженное село. Хоро постепенно редело, и вечерняя мгла проглатывала людей одного за другим. И когда скрипач остался один, он перестал играть и долго смотрел на тусклые желтые глазницы деревенских домов, прикорнувших под снегом. Он сел прямо в снег, положил на колено верную свою подружку, ореховую скрипку, легонько провел смычком. И тогда снова заговорила златоокая девушка, чей прозрачный чарующий голос навсегда запал в душу скрипача — с той первой встречи у мержановского родничка.

— Не ты ли тот самый Иван Кралев, скрипач, про которого люди сказывают, будто приворожил он луну и она по ночам сходит с неба над Кладницей, светит в его горнице, сидит у него в головах и целует в лоб, когда он засыпает? Это ты, стоит лишь тебе захотеть, можешь заставить и деревья и скалы пуститься в пляс? Это ты унес ключи от сердец всех чернооких кладничанок? Ты, внук Стояна Кралева, воеводы?

— Да, я Иван Кралев, скрипач. По сердцу я тебе?

— По сердцу. Какая красивая прядь спадает на твой лоб. Дотронься до моих волос. Видишь, какие мягкие? Мягче травы, по которой бродит в горах стадо моих братьев.

И парень, никогда в жизни не прикасавшийся ни к одной девушке, обнял ее и сразу понял, как дорога она ему, и кровь в нем закипела.

Ночь была нежная, тихая. Луна заглядывала через его плечо, ласкала ее лоб. Глаза у нее были желтые, как бусины янтарных четок. Точно ребенок в зыбке, неумолчно лопотал о чем-то сам с собой родник.

А когда что-то зашуршало неподалеку и скрипач вскочил на коня, этот голос наказал ему:

— Нынче ночью смотри, не привораживай луну. Обещаешь?

— Обещаю.

— Поклянись!

Поехал Иван. Примолкшая широкая равнина раскинулась перед ним. Далеко, за потемневшими вершинами гор, проглянули летние звезды… Смычок трепетно льнул к струнам, и они звенели точно весенняя капель, точно бубенцы на санях, свадебных санях, запряженных белыми конями…

Он играл и играл… И вдруг почувствовал за спиной чье-то теплое дыхание. Почудилось ему, что рядом, в темноте, стоит отец. Да это он, дед Кралю, гладит его голову морщинистой своей рукой и говорит:

— Вставай, Иван, беги! Догони сани, верни невесту. Худо мы сделали, сынок, что не пустили тебя в село. Вставай!

Иван вскакивает, бросает скрипку в снег и мчится словно вихрь. Бежит по снежной поляне, проваливаясь по пояс в сугробы, перескакивая, словно заяц, через кустарник. Вот перевалил он первый холм, взбегает на второй. Настигает сани у самой околицы. Останавливает их. Девушка бросается к нему, обнимает. Горячие слезы жгут опаленную студеным ветром щеку скрипача. Застыли в изумлении Горан и Петко.

— Что смотрите? Поворачивайте сани обратно!

Зимняя ночь. Притих, притаился в ложбинках ветер. Светит печальная луна. Поют бубенцы. Спит Кладница безмятежным сном, неслышно скользят по улицам села сани.

— Вон памятник повстанцу Стояну Кралеву! — показывает Иван.

Девушка смотрит во все глаза.

Широко распахиваются ворота во двор деда Кралю. С непокрытой головой встречает старик свадебные сани. Протягивает руку для поцелуя сначала невесте, потом Ивану. Но кто эта женщина, что стоит позади него? Да ведь это Кралевица, мать Ивана. Зачем она здесь, на свадьбе, — ведь она умерла два года назад! Иван спрыгивает с саней и бежит к матери.

— Посмотри, мама, какую невестку я привел тебе! Еле-еле догнал сани, из сил выбился. Что же ты плачешь, мама?

— От радости, сынок, от радости, голубь мой.

— А кому тот золотой, что у тебя в руках? Кому ты его подаришь?

— Невесте твоей, сынок.

— Родная ты моя!

Иван обнимает мать, и холод сковывает его сердце.

Каменный воевода сходит со своей плиты и направляется к свадебным саням. Девушка, вскрикнув, бросается прочь. Метнулась было к дому, но каменный человек тяжелой поступью следует за ней. Иван стремительно кидается наперерез воеводе и заносит топор. Ох, этот топор!..

Глухо заплакала скрипка. Одна струна, напрягши последние свои силы, застонала и лопнула. Оба конца ее завились туго-туго — точно девичий локон…

Скрипач долго тер снегом лоб и, придя в себя, собравшись с мыслями, зашагал вниз — туда, где мерцал в окошке тусклый свет. Он вошел в корчму. Трактирщик поднялся ему навстречу. Иван Кралев снял шапку, чтобы отряхнуть ее от снега.

— Что это, Иван? Голова-то у тебя седая! Прядь надо лбом белая-белая, как снег!

Улыбнулся поседевший юноша и сказал:

— Ничего.

А голос его звучал глухо, словно с того света.

Перевод Б. Ростова.

Татары прискакали на вороных конях.

Уже созревали черешни. Молодые женщины и девушки с лукошками в руках взбирались на деревья. Ребятишки целыми пригоршнями запихивали в рот спелые ягоды. Струйки алого сока стекали по их щекам. Наливались под летним солнцем хлеба. На холмах, словно желтые облака, колыхались в зное поля пшеницы. Звенели удары молота в сельской кузнице. Криворукий кузнец Данаил отбивал серпы. Старики чинили телеги, готовясь возить снопы, а старухи нарезали ранние груши и раскладывали их на плетенных из лозняка щитах сушить — на случай, если кто захворает. В неподвижном воздухе повис зной.

Черная и грозная орда поначалу выросла у церковища орешчан, над Данаиловым виноградником. У испещренного старинными письменами покосившегося каменного креста, где на Петров день крестьяне колют яловых овец и дряхлых баранов и пьют густое красное вино, появился всадник — низкорослый, с длинным острым копьем, в одежде из шкур, с барабаном, с золоченым рогом на шее. Его раскосые глаза впились острым, хищным взглядом в Ореш и застыли. Через мгновенье на холм вылетело еще двадцать всадников. Черной тучей заслонили небо — синее, как глаза славянина. Тряхнули копьями. Подул тихий летний ветерок. Колыхнул бунчук высоко над их головами. Всадники затараторили о чем-то между собой быстро, нетерпеливо и так же неожиданно, как и появились, отступили назад и исчезли в густом лесу в долине — охотничьих владениях боярина Дамяна. С черешни, что отбрасывала прохладную тень на Данаилов виноградник, соскочила высокая худенькая девушка в белой рубахе, с желтыми, как осенняя листва, волосами, в пестром шерстяном переднике. Она подхватила с земли свое лукошко, перепрыгнула через низкий плетень из терновника и охнула: в ногу вонзилась колючка. Проворно нагнувшись, вытащила ее и побежала вниз, перелетела по узким мосткам через реку и свернула в глухую деревенскую улочку. Синяя, как фиалка, бабочка испуганно забила крылышкам над мостками, метнулась к воде, под ветви ив и полетела к синему пруду, что у Дамяновой мельницы. Там, у пруда, сгорбленная женщина расстилала на камнях для просушки белые как снег рубахи. Мельница не работала. Вскоре слева показался всадник. Низко припав к взлохмаченной гриве коня, он понесся к винограднику, перемахнул через плетень, метнулся вниз по белеющему между корневищами лоз склону и с маху влетел в пшеничное поле у самого Ореша. Чуть не утонул в высокой пшенице его конь, поплыл по глубокому морю хлебов. Протянулась вслед за татарином дорожка сломанных колосьев. По этой дорожке устремился за ним второй, третий. Вся орава кинулась вправо к селу. А орда все прибывала. Муравьиной тучей выползали из-за холма черные гости. Окружили Ореш. Ворвались в село разом со всех сторон.