Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 3

Всемогущий Бог! И дверь за мной захлопнулась навсегда! Ай де ми! Ай де ми!

Карлос мало слышал из того, что он говорил, он смотрел на него напряжённо, глаза его горели. — И Вы оставили кого-нибудь в мире… с кем Вам очень тяжело было расстаться? — срывающимся от волнения голосом спросил Карлос.

— О да, И с тех пор, как Вы сюда вошли, я постоянно вижу перед собой её глаза. Сам не знаю, почему. О, моя жена! Мой маленький сынок!

Старик закрыл лицо руками, и глаза его, так долго не знавшие слёз, повлажнели, точно, как на небе величиной с ладонь облачко является предвестником большого ливня, который освежит всё вокруг.

— Сеньор, — Карлос старался говорить спокойно и всеми силами пытался справиться с бешеным биением своего сердца, — сеньор, я очень прошу Вас, назовите мне имя, которое Вы носили в мире! Я уверен, это имя было известным и благородным!

— О да, Вы правы. Мне было обещано, что это имя не будет опозорено. Но к возложенному на меня покаянию относится и запрет называть своё имя. Если это возможно, я должен его забыть.

— Только раз, сеньор, назовите его, я умоляю Вас. — Карлос вздрагивал и почти не мог говорить от охватившего его волнения.

— Ваш голос так странно действует на меня! У Вас такой вид, что мне трудно Вам в чём-либо отказать. Моё имя… Я должен сказать, моё имя было — дон Хуан Альварес де Сантилланос и Менайя…

Не успел он договорить, как Карлос без чувств упал к его ногам.

Старец осторожно положил Карлоса на соломенное ложе. У него сохранилось ещё довольно много сил, а поднять до предела исхудавшее изувеченное тело было не так трудно. Потом он громко постучал в дверь, — так ему было велено делать, если появится нужда в чьей-то помощи. Но его не слышали, или, может быть, не захотели услышать. Этому и не стоило удивляться, потому что более чем за двадцать лет он ни разу не призывал на помощь своих тюремщиков. Тогда он в полной растерянности, беспомощно ломая руки, склонился над молодым человеком. Наконец Карлос шевельнулся и прошептал:

— Где я? Что со мной?

Но прежде чем к нему полностью вернулось сознание, он, наученный горьким опытом двух последних лет, понял, что помощи он может ожидать только изнутри, от Бога, живущего в его сердце, и никто из людей к нему на помощь не придёт. Он попытался вспомнить, что с ним было. Какая-то большая, непостижимая для ума радость постигла его и лишила сил. Он теперь свободен? Или ему позволили увидеть Хуана?

Очень медленно прояснялось его сознание. Он повернулся на ложе и схватил руку старика:

— Отец, о, мой отец, — прошептал он.

— Вам лучше, сеньор? — спросил старик. — Будьте так добры, выпейте это вино.

— Отец, мой отец, я Ваш сын… я… моё имя — Карлос Альварес де Сантилланос и Менайя. Вы не понимаете меня, отец?

— Нет, я не понимаю Вас, сеньор. — Он отступил на шаг и любезно, с безграничным удивлением и непониманием спросил, — с кем я имею честь говорить?

— Отец, я Ваш сын, моё имя Карлос.

— Я никогда не видел Вас… до вчерашнего дня.

— Это верно, но…

— Нет-нет, — оборвал его старик, — Вы говорите безумные слова, у меня был только один сын — Хуан, Хуан Родриго. Наследник дома Альварес де Менайя всегда носил имя Хуан.

— О да, отец, и он сейчас капитан дон Хуан, храбрейший воин, самый лучший человек и самое верное на свете сердце. Как бы Вы его любили! Как бы я хотел, чтобы Вы увидели его лицо! Но нет, благодарение Богу, что Вы этого не можете!

— Мой малыш стал капитаном в армии Его императорского высочества! — сказал дон Хуан, в представлении которого у власти всё ещё стоял великий император.

— А я, — прерывающимся голосом говорил Карлос, — я тот, кто был рождён, когда Вас считали мёртвым. Я открыл свои глаза в этом печальном мире в день, когда Господь призвал мою мать из мира зла в небесную обитель, — я послан сюда, чтобы после долгих страданий и одиночества принести Вам утешение… как это чудесно, не правда ли, отец?

— Твоя мать? Что ты сказал о своей матери? Моя жена! Моя Констанца! О, дай мне увидеть твоё лицо!

Карлос поднялся, встал на колени, старик положил ему руки на плечи и долго и сосредоточенно его разглядывал. Наконец Карлос взял его руку со своего плеча:

— Отец, — сказал он, — ты будешь любить своего сына? Пожалуйста!

Он так долго был окружён злобой и ненавистью, и его сердце истосковалось без любви и человеческого сочувствия…

Дон Хуан сначала не отвечал ничего, потом провёл пальцами по мягким волосам Карлоса.

— Они такие же, как у неё, — мечтательно проговорил он, — и глаза тоже её — синие… о да, я благословлю тебя… но кто я, чтобы благословлять? Бог да благословит тебя, сынок!

Наступила глубокая тишина, но тут ударил большой монастырский колокол. Впервые за двадцать с лишним лет дон Хуан его не расслышал.

Но услышал Карлос. Как он ни был взволнован, он подумал о том, что для кающегося может иметь плохие последствия, если он не выполнит какую-то часть возложенного на него покаяния. Поэтому он мягко напомнил ему об его обязанностях.

— Отец, о, как непривычно и прекрасно произносить это слово! Отец, в этот час Вы всегда читаете псалмы покаяния! Когда Вы закончите, мы с Вами побеседуем. Мне так много надо Вам рассказать!

Кающийся подчинился с безмолвной покорностью, которая стала второй его натурой, и на обычном месте перед распятием начал своё однообразное монотонное чтение.

Только что разбуженная в его уме и сердце новая жизнь была ещё далеко не так сильна, чтобы сломить оковы многолетней привычки, и это было для него благом, оковы привычки были его защитой. Если бы не они, неудержимый поток мыслей и чувств стал бы для него непосильным потрясением. Но привычная латынь, которую он бездумно, без всяких эмоций, порой даже бессознательно повторял, как спасительный сон окутывала душу.

Между тем Карлос от души возносил благодарственные молитвы. Здесь, именно здесь, в мрачном и безнадёжном заточении, во вместилище отчаяния и страха Бог исполнил страстное желание его сердца, утолил тоску его детских и юношеских лет. Теперь дикая пустыня стала местом радости. Теперь его жизнь казалось ему завершённой, начало и конец её обрели значение и смысл, и вся она стала ему ясна и понятна, на него снизошло умиротворение: «О, брат мой, мой Ру! Я нашёл, нашего отца! Мой милый брат, если бы я только мог тебе это сказать!» — кричало его сердце, но он сдержал этот крик и слёзы, потому что это могло опечалить отца.