Валерий Золотухин - Болезнь… (Дневники)

Двигательный аппарат меня подводит. Эврика! Надо срочно привезти текст и фонограммы «Живаго». Где же, где же, где же, друг любимый мой?! На ком съездить?

И я полетел на Академическую, где встретил жуткую картину. Тамарка вся разбитая, на подушке огромное кровавое пятно. Я привез всё, что обозначил в шпаргалке. Большой магнитофон совсем сдох.

– Сережа! Сколько ты взял денег?

– 10 тысяч.

– На что?

– На еду. Я вообще за эту неделю израсходовал тысяч 200.

– На еду? Да что же ты покупал – акульи плавники?

– Ну, может, меньше, тысяч 100.

– Я прошу тебя, Сережа, я не хочу тебе ничего говорить, но видишь сам: еды нет и денег не будет… Всё. Я в больнице. Я не могу зарабатывать. Пора знать счет деньгам – иди мой машины.

Уходя из дома, я встретил его: два батона колбасы, хлеб, еще что-то… 15 тысяч рублей.

– Ты не тратишь на девушек, ты их не угощаешь?

– Нет, не угощаю.

– А угощать надо.

– Да, папа. Ты знаешь, к кому ни придешь, они не сядут за стол без тебя. Или чаем напоят. Я обедаю у Михайлова, ужинаю у Алекса. Меня в каждом доме первым делом сажают за стол. Почему у нас не так?!

– У нас мама не такая. Ты можешь привести кого-нибудь и не наткнуться на позор? Она плохо воспитана душой. Оттого и кошки сбегают, и цветы только благодаря твоей ауре доброй, миротворческой живут. А ты делай так: сам купи, сам приготовь и скажи, что это мама сделала.

Заходили ребята из соседней палаты.

– Вам плохо или вы репетируете… Человек разговаривает сам с собой. Думаем, что-то не в себе.

– Да нет, нет.

– А то вы не стесняйтесь, мы поможем… если чего.

– Да нет, ребята, спасибо. У меня спектакль через два дня. Я спать вам мешаю.

– Да ну, что вы, именно ради помощи.

– Ну, ладно, ну, извините.

22 сентября 1994

Четверг. Молитва. Зарядочка.

Пишу на подоконнике. Какое удобство в этом есть. Сейчас ко мне придет Панин. И куда мы с ним закатимся! Паника душевная прошла. Вчера были Зоя Иванова и Люся Васильева. Да и сам я ходил к метро за фруктами. Слушайте??!! Ночью сегодня, встав пописать, я в темноте с таким удовольствием съел фаршированный перец.

Особых косых взглядов от братьев-артистов не наблюдал. Репетиция в основном в полноги, но прошла со знаком плюс. Нету Феликса. Подозрение – пьян. Это хуже. Что-то стала беспокоить спина. Сорвал, когда поднимал Тамарку. Жалко Сережку.

Только бы спектакли прошли хорошо, только бы Антипов трезвый был и остальные. Но вообще, меня мое самочувствие окрылило. Ездили с Борисом в «Вечерку». Нам вручили диплом за благотворительную акцию – мы для подписчиков сыграли несколько спектаклей. По майке с эмблемой выдали «Вечерняя Москва». Я ходить в ней не буду. Рубашку бы только сменить – блузон хороший.

Звонил Сергею. У них была хорошая репетиция, и их снимал Ант. В общем, у них полный ажиотаж.

– Антон снимал… монтировал… здоровски получается.

23 сентября 1994

Пятница. Молитва. Зарядка.

Денис рукоположен. Теперь он православный священник в чине дьякона. Если я правильно терминологизирую. Я поздравил его. Говорит, через неделю Алла должна родить. Господи! Пошли ей здоровья и тому (той), которого она произведет на свет. Звучит Шнитке и мой голос, читающий Пастернака. И мне это нравится. Иногда музыка заглушает текст. Это их ошибки – звукорежиссера.

Очень мне нравится, чем чаще я это немудреное заделье слушаю.

Я явлюсь на репетицию в блузоне «ВМ». Господи! Сохрани и помилуй. Как там дома? Господи!

Сегодня вчерне II акт. Господи! Помилуй, вот в храм не сходил.

Репетиция прошла обнадеживающая. Звонили из Кинотавра: с 1 по 9 октября какая-то тусовка – «Чонкин» приехал. Первая обзорная рецензия ни то, ни сё. Страсти разгорятся потом – будет вопить «Память». Поехать не смогу. Жаль. А я жду чего-то от «Попугая».

У меня опять та же лампа от Тамары. И я как-то приспосабливаюсь писать на подоконнике. Это мой стол. По пути из дома зашел в монастырь. Просил моих заступников за «Живаго».

Вчера в «Вечерней Москве» вручили мы очередное послание Президенту. Я, как говорит Борис, прочитал его здорово, они сидели, открыв рты. В лоб спросил главного: опубликуете, напечатаете? Ответ: обязательно. Еще одна акция. На этом вручении был Славка Спесивцев в том жеблузоне «ВМ». Он в свою очередь замолвил аргументированный довесок: «У меня были прекрасные отношения с Петровичем… но я ушел и создал свой театр, а потом и второй. Борис Глаголин – это второй человек в театре, он всегда с Любимовым, он всегда с Театром на Таганке в самые разные времена». Борис был очень рад этому и даже растроган. Я фотографировался в блузоне и с самоваром. Вот бы в «Вечерке» появилась и моя рожа, и письмо Ельцину!!

Господи! Около театра стоял Филатов – опустившийся, с торчащим, висящим ремнем. Не захотелось смотреть в его сторону, а Борис встретился с ним взглядом… Лёньку жалко безумно. Господи! Спаси и сохрани его. Я о нем молился сегодня в Донском.

В Новосибирске пришла на концерт Наташа с дочкой. После концерта сказала какие-то восторженные слова, я пообещал ей позвонить. С этой Наташей знаком я, кажется, больше 20 лет, ну, может, меньше. И я ей позвонил, но она работала днем, а я работал вечером. И вот я получаю от горничной пакет. Мне долго не хотелось вскрывать его, у меня всегда чутье к содержанию. Вскрываю, читаю.

Увы, артист, другим вы стали.

Вы разучились различать добро и зло.

Но хорошо, что вместе с вами

Вновь встретиться мне повезло.

Я буду говорить с упрёком,

Ведь так болит моя душа,

Возможно, это и жестоко.

Но не сказать сего нельзя.

Я так ждала с тобою встречи,

Как долго этим я жила?!

Но за работой дни летели,

И вот настали холода.

Нет, холод зимний, то не стужа,

А стужа в сердце ледяном.

Разочарованному сердцу

Уже не биться в ритме том.

Я восхищалась, я любила,

Хранила в памяти огонь.

Но для чего, скажи на милость,

Все поросло глухим быльем.

Ты мне упрек при встрече бросил,

Что не ответила тогда тебе на письма.

Вот нелепость, немыслимая ерунда.

Ведь я звонила и писала,

Смеялись надо мной друзья.

«Чего ты вдруг к нему пристала,

Ведь он совсем не для тебя».

Ты знаешь, я тебя сначала

Совсем-совсем не поняла.

Как, я тебе не отвечала?!

Когда я этим лишь жила?!

Звонить тебе не так-то просто,

Тебя ведь вечно дома нет.

Жена всегда так отвечала,

Сухой, уклончивый ответ.

А в тоне ясно -

Надоели мне ваши чертовы звонки,

Отстаньте – да, она прекрасна,

Совсем как Цербер на цепи.