Валерий Золотухин - Болезнь… (Дневники)

Чего ж напрасно-то стараться

Проникнуть в святые святых.

И, как улитка, я закрылась.

И никому ты так не нужен здесь

Так, как мне!!! Засим прощай.

А горечь и печаль утраты

Себе на память получай.

Но с этих пор, поверь, я знаю.

Ты будешь думать обо мне.

Я провиденью поручаю

Напоминать себя во сне.

Я буду приходить в печали

Упреком горьким и тоской.

Прощай, Валерий Золотухин.

Живи и помни. Бог с тобой.

24 сентября 1994

Суббота. Соловьевка.

Ночь провожания Ирины. Но чувствую себя хорошо. Кананович дал какие-то таблетки от печени. Господи! Благослови на репетицию.

Ай да Золотухин, ай да сукин сын!

Смастерил себе из оргалитовой в цементной крошке доски письменный стол. Ну, это же совсем другое дело. Даже рука побежала быстрее.

Репетиция была хорошая, деловая. Какие-то слова говорил артистам в конце о том, что это великий спектакль, что задуман он как литургия единая, молитвенная тишина и сосредоточенность, и т. д. И хотя бы в память человека, которого, всяко может случиться, мы никогда, быть может, уже не увидим, но который это для нас сделал – давайте соберемся и т. д.

Потом я ездил на Академическую. Панин привез тешу. От вида Тамары она чуть не упала в обморок. Страшно смотреть. Как она не убилась – правый глаз затек. Обо что она ударилась? А был-то у нее, родимой, день рождения 20-го. А поступил я в Соловьевку 19-го и, помню, 20-го еле ходил. Это была ночь, когда я беспрестанно глотал воду.

Взял я дома С.-Щедрина «История одного города». Зашел в монастырь. Сегодня ведь какой-то большой праздник – славили Богородицу. Меня помазали, и в суете я не приложился к руке батюшкиной.

Говорил я, что, может быть, не увидим мы, имея в виду Любимова, а сказал ведь про Шнитке, прости Господи!

25 сентября 1994

Воскресенье, молитва, зарядка.

День преставления Сергия Радонежского. Ведь кто-то подсказал мне взять его икону из дома сюда. И вот радио России сообщает о важных российских событиях, произошедших в далекие века в этот день. Говорит о Преподобном, а я гляжу на него, молюсь и плачу.

«Ты строишь церковь?!? Ты, Золотухин, любимовский актеришка, проститутка и врун… Да как тебе не стыдно. Тебе ли строить церковь, изолгавшемуся, циничному, суетливому. Ни во что и ни в кого никогда не верующему…» И т. д. Что-то еще она говорила про Эфроса, который попытался сделать из меня актера… да и то не вышло… графоман. Но то, что она про актеришку-то, это ладно – это ее любимый Ванечка подпевает ей про ее гениальность невостребованную, – а вот то, что она храм трогает, это зря, это простить трудно. Но ее бес крутит, бес ей нашептывает и про то, что она католичка, а вы так называемые православные… Что-то тут оскорбительное кроется. Ну да Бог ей судья. Но сразу не хочется переступать порог этого дома, где предают осмеянию твои дела, твои заботы. И это всё из-за того, что я не сплю с ней, что я люблю другую женщину, а значит, изменяю Родине, Богу, Любимову и детям. Блядство, блядство и еще раз блядство.

Сегодня время сдвинулось на час. На час назад. Ударил первый колокол – это без 15 минут 8.

Филатов.Вчера я поставил свечку о здравии его. Я помолился, чтобы Господь послал исцеление ему. Мне его ужасно жалко, хотя я не люблю его с того письма, которое много открыло и того, что от посторонних глаз закрыто и недоступно. Полицеймако говорила с ним в тот день, когда мы видели с Борисом его у театра. У него действительно была частичная потеря речи, он неслыханно изменился и сказал такие слова: «Я сказал Нинке, чтоб она прекратила агрессию». Почему бы ему не сказать это Губенко. И почему он не идет на мировую со мной?! Ведь он же облил меня говном с ног до головы своим письмом. И чем дальше затягивается борьба между Губенко и Любимовым, тем очевиднее его заблуждения, мягко говоря, высказанные в этом письме с дьявольской четкостью. Статья Бурякова не могла пройти мимо его ушей и глаз. Зачем он полез со своими рассуждениями в «Правду». Нет… и впрямь болен.

Я абсолютно спокоен за сегодняшний спектакль. Голос – тьфу, тьфу, тьфу – звучит. Текст проговорен несколько раз… Мало будет публики. Ну, что ж, во… зазвонили.

1) Лежа пьяным на своем диване, я рыдал белугой от безысходности, глядя на плакат с Донской Божией Матерью – неужели остаток жизни проведу я по больницам и закончу, как бедный Николай Олимпиевич Гриценко? Господи! Как ясно я себе это представлял. Меня тянуло опять к Саврасову, к этому этюду, говорят подлинному, что под стеклом и без охраны в административном корпусе. И мне в самом деле здесь хорошо. Особенно по субботам и воскресеньям, когда сумасшедшая братва разбредается по домам. Тишина, покой. Уют.

У меня та же лампа. А теперь я смастерил себе и стол письменный, на коленях лежащий, – но удобно.

Никита передал деньги за дневники – 700 фр. Правда, конверт я еще не вскрывал.

2) С.-Щедрина – 60 стр. в день.

3) 3 стр. в «21 км». Другого шанса дописать повесть, кажется, не будет. Чемодан с дневниками надо завести.

Ни в одной передаче о театральном прошедшем сезоне не упоминается «Живаго». Лучшим режиссером сезона – Фоменко. Лучшим актером – Авангард Леонтьев.

Ольга Ал. переменилась ко мне. Носит завтрак мне, не мешает (тьфу…), когда гости у меня. Так я думаю, что руководить жизнью я буду отсюда письмами и звонками с разных точек.

26 сентября 1994

Понедельник. Молитва, зарядка, кофе.

Настроение не очень хорошее от вчерашнего спектакля «Живаго»… вдруг выпал текст начала до псалма «Живый в помощи», уж чего-чего, а этого я не ожидал. В речи, текстовом слове голос звучал хорошо… с пением было хуже. Много было актерских блямбов – Селютина в трех тональностях арию пыталась одолеть… ну, и т. д. А в общем, слава Богу, прошло, и даже народ был в зале.

Неожиданно в антракте вошел в гримерную Белосохов с Мариной… и огромный букет белых роз… Новосибирск до сих пор вспоминает мои встречи.

Но день сам по себе в целом, как говорят докладчики, был вчера наисчастливейший. Мы провели его в Донском монастыре. Матушка дала мне маслица от мощей святого Тихона-патриарха. От всех болячек физических. И мне натерли спину крестообразно. Таня-прислужница, передавая масло… такая добрая, славная: «У вас такая профессия. Вы приходите чаще к нам, простите меня грешную».

В Малом соборе старый священник энергично вел проповедь, святил воду, и опять же матушка без очереди налила мне святой водички в бутылку, ею же данную. Слава Богу! Несколько раз выступали слезы у меня. Молился, молился и согрешил. Прости, Господи! Дежурила Ольга Александровна и маленькая Оля. Маленькой Оле одна розочка, а большой – белосоховский мощный букет.