Абрам Мапу - Сионская любовь

— Мне по душе прямота. Теперь позволь узнать, что станешь делать, ежели отец возлюбленной твоей не даст соединиться вам, двум голубкам?

— Вечное одиночество станет моим уделом, но клятву не преступлю!

— Хоть судьба к тебе враждебна, но ответ даешь достойный. Не достойно, что об отце Тамар ты не подумал.

— И хищный зверь, карауля в засаде твою дочь, об отце ее не думал…

— Ты спас душу, а взамен хочешь и душу и честь. Но ее честь — моя честь! А мою честь девчонка никому не вправе отдать! Вы, молодые, думали лишь о себе!

Теперь хорошенько слушай меня. Коли не хочешь иметь во мне врага, возьми сей кошелек с деньгами. Это — твоя награда. И это кольцо возьми на память о клятве твоей, о вине твоей и о том, что я прямоту твою оценил. Хананеля нет в живых, и потому нет проку в кольце, кроме памяти, как нет проку в любви твоей к Тамар. А сейчас, не дожидаясь рассвета, ступай себе подальше от наших мест и забудь мою дочь навсегда! Запомни: я остерег тебя, Амнон!

В гневе Иядидья вышел, оставив дары.

А Амнон взял кошелек с деньгами и кольцо, прихватил львиную шкуру, сел на коня и поскакал к Дораму.

Пура вернулся в верхнюю комнату. Видит, что хозяин исчез, и утром вновь поспешил к Зимри доложить о переменах.

— Я уж слышал от Иядидьи, что Амнон уйдет и не вернется, — сказал Зимри.

— А плата за труды? — воскликнул Пура.

— Обожди, Пура, авось найду тебе новое применение, тогда и расплачусь.

Азрикаму донесли, что Амнон покинул Сион, и в руках его — деньги и кольцо, дары Иядидьи, который уверен, что Хананель мертв, и что поэтому кольцо его не принесет Амнону пользы. Азрикам отправился за советом к Зимри.

— Что предпринять, покуда пастух не вернул старика в Сион? — спросил Азрикам.

— Поторопи Иядидью отдать за тебя дочь, а я с помощью Махи попробую охладить горячее сердце Тамар. Маха — союзница наша, она влюблена в Амнона и только и ждет, что госпожа ее отвергнет пастуха.

— Отличный план, — заключил разговор Азрикам.

Не теряя понапрасну времени, он отыскал Иядидью.

— Доколе Тамар будет избегать меня и противиться твоему клятвенному союзу с Иорамом, моим отцом? — спросил Азрикам.

— Никому не дано порушить наш с Иорамом уговор, и это так же верно, как то, что Тамар — моя дочь, а ты — Иорама сын! А сейчас ступай к девице и открой ей свою душу и ничего не бойся. Увидишь и услышишь другую Тамар.

— Неужто сердце девы обратит ненависть в любовь?

— Для дочери воля отца — закон! — решительно провозгласил Иядидья.

Азрикам вошел в комнату к Тамар. Та пребывала в великой печали, и мысли в голове — одна тяжелей другой. Заметив Азрикама, она отвернулась и уставилась в окно.

— Маха, покинь нас, я буду говорить с Тамар, — бросил Азрикам.

— Маха, останься, душа тайн не желает, — сказала Тамар.

— Нынче говорят, что тайное становится явным, а очевидное — сомнительным, — глубокомысленно заметил Азрикам.

— О, Азрикам! День сегодняшний не чета прочим дням, коли ты заговорил языком мудрецов!

— Добавило мне мудрости твое сердце, что кривой тропой тебя ведет.

— Ошибаешься! Сердце мое на верном пути и летит прямо и быстро, и ни глупость, и ни алчность, и никакая темная страсть — ничто его не настигнет, как не догонит конь тонконогую лань.

— А тонконогой лани не угнаться за безумной девицей, что на беду отца и матери мчится вслед жалкой пустышке, обгоняющей ветер.

— Да, Маха, нынче пышно говорит Азрикам, без мала проповедник у ворот. Такие речи никого не осрамят! Вот только пророк громогласен и для сотен вещает, а наш Азрикам для одной пары ушей старается, да и то секретничать норовит. Но та, на которую метит, секретов не желает ни с кем!

— Ложь! Есть счастливец, к шепоту которого склоняется нежное ушко! Да я этих премудрых краснобаев хоть тысячу куплю и приведу, и ни один из них твоему не уступит!

— Не сомневаюсь, приведешь и тысячу, коли ты — будущий воевода, и тысячами командовать станешь. А если все на свете купить можешь, купи себе разум и сердце. Без этого дурное от хорошего не отличить, и уста велеречивые во вред. Знание слов не означает понимания вещей, и далек путь от искусства говорить до умения думать. Доколе богатством и знатностью хвалиться будешь? Они во тьме наощупь своего обладателя ищут и, порой, находят не того. Кабы путь их был освещен, иначе выглядел бы Сион. Кто-то рубище сменил бы на бархат и шелк, другим бы пришлось алмазы и рубины с шеи снять. Говорят, пристало глупому богатство, как снег в летнюю пору, а невежде честь, как дождь в жатву. Из земли берутся золото и серебро, и кому кроме них нечем гордиться, тот сам словно земли ком. А я судьбу свою в землю не зарою!

Иссякло терпение Азрикама, гнев распирает грудь.

— Мочи нет твои мудрые речи слушать! Устами наставника своего говоришь — высокое унизить, низкое возвысить. Ему такое в радость, и тебе любо. Погоди, и на тебя узда найдется, и пропадет охота умом великим щеголять!

Тамар обратилась к Махе.

— Будь добра, укажи воеводе на дверь. Чем дольше вижу его, тем больше браниться хочется.

Вышел Азрикам из комнаты, зубами скрежещет. И Тамар сердита.

Азрикам вновь бросился к Иядидье.

— Сказал ты, что увижу и услышу другую Тамар! Другая ли? Глаза колючие, и язык, как бритва. Дерзостью по горло сыт. Вот плоды доброты! Жди зла от принявшего благодеяние. Пастух, которого приютил, дочь твою с пути сбил. Обуздай-ка теперь бунтовщицу!

— Торопишься, Азрикам. Уйми сердце. Погоди немного, дай время вникнуть в дело, и сам я с дочерью поговорю. Увидишь, Тамар или помирится, или примирится с тобой. Лишь исполнится девице восемнадцать лет, и станет твоею.

Обед. Иядидья восседает во главе стола. Справа — Тирца, слева — Тейман и Тамар. Юноша погружен в свои мысли, и нет его. Девушка безмерно печальна. Родитель молча смотрит на отпрысков, и неодобрение его перерастает в гнев.

— Отчего так невеселы, любезные? Или не по вкусу хлеб, моими трудами добытый? Не желаю более смурых лиц за столом! — взорвался хозяин.

— Надеюсь, милый, укор твой не ко мне, и я по-прежнему тебе дорога? — осторожно спросила Тирца.

— Дорога! Сватаясь, изрядный выкуп за тебя заплатил. Сейчас иные времена. К чему деньги? Голову девице вскружил — и получай свое!

— А в древности как было? Что дал за Хаву Адам? Ребро свое, и только! Когда девицы сами станут себе мужей выбирать, тогда и вправду новые времена придут!

— Да уж они здесь, и в доме нашем поселились, и дочь жестоковыйную пленили. Не мы ей, она нам науку преподаст!

Бедняжка Тамар слушает отца, и слезы бегут ручьем.

— Не льстись надеждой, Тирца. Вода в глазах ее не раскаяния слезы — о возлюбленном пастухе горюет. А благородного вельможу, которого унизила и обидела, и не вспоминает. Быстро-быстро, как утренняя роса, высохнет эта влага!