Эми Хармон - Из песка и пепла

– Когда ждешь ребенка?

– Через месяц, – вздохнула Джулия так тяжко, словно месяц был вечностью. – Я бы и сейчас не прочь, но обстоятельства не самые подходящие.

– Вы тоже квартируете в этом здании?

– Нет. Мы живем в старом гетто, – ответила Джулия быстро. – Марио – врач, но из-за новых законов потерял всю клиентуру. У нас был дом в Перудже…

Фраза оборвалась, и Ева не стала настаивать на продолжении.

– А ты останешься с Августо и Бьянкой? – вежливо перевела тему Джулия.

– Я пока не уверена, – замешкалась Ева, не желая поднимать вероятно неудобный вопрос. Разумеется, ее ответ не остался незамеченным.

– Что значит – не уверена? – возмутилась Клаудия с другой стороны стола. – Конечно же, ты останешься у нас! У меня в комнате достаточно места.

– Я уже подготовил для нее жилье, – вмешался Анджело, и Клаудия тотчас нахмурилась.

– Но… зачем?

– Ева останется здесь, – заявил дядя Августо, как будто ставя точку в дискуссии.

– Здесь небезопасно, – сказал Анджело негромко. – Небезопасно для всех вас, если говорить начистоту. Вам лучше сменить квартиру, Августо. Или уехать из Рима.

– Но Рим – самое безопасное место для евреев! Папа – наша лучшая защита. Здесь немцы ведут себя прилично. Никто не хочет публичных разборок с Ватиканом. А каждый третий немец – католик. Ты знал, Анджело? Именно поэтому я и привез сюда семью.

– Папа в безвыходном положении. У него нет никакой власти над Гитлером. Он не смог спасти евреев в Германии. Не смог спасти их в Австрии и в Польше. И в Риме не сможет тоже.

За столом повисло тяжелое молчание, и Ева вздрогнула. Анджело отложил вилку и мрачно посмотрел на Августе.

– Если вы не хотите прятаться, это ваш выбор. Но Ева здесь не останется. – Следующие слова он произнес еще тише, словно у стен могли быть уши: – В крайнем случае позвольте мне сделать вам новые документы. Предъявите их немцам, когда они начнут стучать в дверь.

– Документы вроде тех, что были у Камилло? Такие документы?! – взорвался Августе, заскрипев ножками стула по паркету. В итоге он все же остался сидеть, но наставил на Анджело указательный палец. – Мой брат выдавал себя за того, кем не являлся. Его поймали. И теперь его нет.

Через неделю после того, как Камилло Росселли отправился в Австрию на поиски Отто Адлера, «Острику» посетила с вопросами итальянская полиция. С ними связалось гестапо. В Вене Камилло наткнулся на кого-то, кто знал, что он еврей и выдает себя за другого человека. Камилло пересек границу под именем Джино Сотело, своего нееврейского партнера по бизнесу. Это оказалась ошибкой: как итальянскому еврею, даже с собственными документами ему было бы безопаснее, чем с фальшивыми.

Джино Сотело разыграл изумленную невинность, и ему поверили, но только потому, что Камилло Росселли заявил, будто украл у него паспорт. Разумеется, это была ложь – Джино был прекрасно осведомлен о его плане, – но так Джино не пришлось отвечать перед судом, а Камилло не пришлось признаваться властям, что документы на самом деле фальшивые. Типография «Острики» продолжила подпольную работу.

Увы, это не спасло Джино от необходимости лично сообщить Еве, что ее отец арестован. Он позвонил в дверь с серым лицом, комкая в руках шляпу, и сказал, что в ближайшем будущем Камилло домой не вернется. У итальянской полиции ему удалось разузнать лишь то, что Камилло вместе с другими еврейскими узниками отправили в трудовой лагерь под названием Освенцим.

– Три года. – Августо выставил три пальца, подчеркивая свою мысль. – И ни одного слова. Я так делать не буду. Я не стану делать ничего, что подвергнет опасности мою семью. Никаких фальшивых документов.

С этими словами он стукнул ладонью по столу, и маленькая Эмилия оттопырила губу, будто ее ударили тоже.

– Это ваш выбор, – повторил Анджело. – Но Ева здесь не останется.

Ева с трудом проглотила раздражение. Сколько можно обсуждать ее за глаза? Однако она промолчала. Дядя Августо вечно спешил с выражением оптимизма. А оптимизм, как они успели убедиться, вел к смерти.

Они провели в гостях еще час, но дни становились все короче, а в Риме с приходом немцев установили новый комендантский час. Марио Соннино проводил Еву с Анджело до дверей квартиры, а потом и дома, не переставая болтать о пустяках.

Но стоило им оказаться на улице, как он тронул Анджело за локоть.

– Я хочу документы, – прошептал Марио. – На всю семью. Как только ребенок родится, мы уедем из Рима. Ты поможешь?

Ева и Анджело дружно кивнули, и Ева сжала его руку.

– Это займет несколько недель. И если Анджело не сможет помочь, помогу я.

Анджело наградил Еву предостерегающим взглядом, но спорить не стал. Не здесь.

Марио с благодарностью кивнул:

– Спасибо. Спасибо вам обоим.

Он нацарапал на клочке бумаги свой номер и адрес и протянул Анджело. А затем, когда они уже собирались уходить, внезапно позвал:

– Ева!

– Да?

– Не возвращайся сюда, – пробормотал Марио. – Падре прав.

До церкви Святой Цецилии оказалось действительно недалеко; уже через пятнадцать минут Ева с Анджело подошли к воротам величественного здания, которое стояло в дальнем углу мощенной булыжником площади. В Риме были сотни церквей – большие и маленькие, пышные и ветхие, знаменитые и малоизвестные, – но арочный вход Святой Цецилии словно тихо приветствовал их, пока они шагали по внутреннему дворику между розовых кустов и скамеек.

Прямоугольный бассейн с огромной вазой в центре так и приглашал присесть на его бортик для неспешной беседы или раздумий, хотя сейчас двор был абсолютно безлюден. В него отовсюду смотрели ряды окон; с одной стороны возвышалась в несколько этажей женская обитель, с другой – древние бани. Анджело пояснил, что церковь названа в честь святой Цецилии, благородной римлянки, которую три дня пытались умертвить в раскаленной бане – и обнаружили в итоге не только невредимой, но и распевающей песни. Впоследствии баня превратилась в часовню, а Цецилия стала святой покровительницей музыки. Ева попыталась вообразить, как выглядит перестроенная в часовню баня, и решила, что непременно должна туда проникнуть, даже если монахини не захотят ее пускать.

Они с Анджело заглянули в неф [2] Вытянутое помещение, часть интерьера церковного здания, ограниченная с одной или с обеих продольных сторон рядом колонн или столбов. в поисках настоятельницы, но там было так же тихо и пусто, как и во дворе. Сам неф показался Еве серым и тоскливым; арки потолка опускались слишком низко, чтобы ассоциироваться с божественным вознесением, но распростертая перед алтарем статуя несколько сглаживала впечатление. Ева раньше не видела таких скульптур – реалистичных и прелестных, хотя и невыносимо печальных. Мраморная женщина лежала на боку, словно спала, но лицо ее было уткнуто в землю, пряди волос занавешивали профиль, а отчетливо видная рана на шее рассказывала совсем другую историю.