Екатерина Дроздова - Богоявленское

А вечером, этого же дня, в только поставленном доме Марка Вацлавича Садилека и Маши, собрались гости на новоселье. В маленьком доме было шумно, весело и от сигаретного дыма резало в глазах. Маша суетилась вокруг стола, то поднося, то убирая посуду. Гостей она угощала борщом, пирогами с рыбой, оладьями и варениками, а еще поставила на праздничный стол бутыль самогона, да бутыль браги. И, невзирая на все сплетни и пересуды, она была наконец-то счастлива. Сколько на ее долю выпало невзгод, сколько слез было пролито долгими, бессонными ночами, и вот к ней, наконец, все-таки пришло это простое, бабье счастье. Марк Вацлавич стал ей и мужем, и отцом, и верным другом. Он был старше ее на восемнадцать лет, от того-то она безоговорочно верила ему и никогда не перечила. И, что с того, что отказывается он венчаться? Пускай. Значит так оно и нужно. И в самом деле, не захочет же он для нее зла. Да, Маша и сама уже стала все чаще и чаще задумываться, а может и впрямь, никакого Бога и вовсе нет?

А, как радовалась Машино сердце, когда наблюдала она Марка Вацлавича с братом Митькой. Как читал он с ним книги, учил счету, как ласково называл сынком. Вот и сейчас он не отпускал Митьку от себя, крепко обняв за курчавую голову.

Не смотря на то, что было уже далеко за полночь, гости все не расходились. Разговоры все текли ручьем и уже изрядно пьяные мужики все никак не могли разойтись. Среди гостей были и вернувшиеся с фронта солдаты, потому много говорилось о войне и о неопределенной жизни после нее.

– Нагляделись мы на энтого япошку, – говорил коренастый солдат с пустым рукавом. – Он хучь из себя и хилый, а воевать умеет. Всыпали нам по первое число.

– Будя брехать, – перебил его второй солдат. – По первой могет и всыпали, ну а посля уж мы перед ними в долгу не остались.

– Ну, с войной все понятно, – вступил в разговор с солдатами Марк Вацлавич. – А теперь, после войны, как жить полагаете?

– Что уж тут полагать, Марк Вацлавич, – отвечал коренастый калека. – Мне вот, разве, что пропадать и остается. Оно-то конечно, работы вокруг хучь отбавляй, да только прикидывал я, как вернусь, к Митрофану Мищенко в хозяйство наняться. А нынче так рассудил, я ему и здоровый не шипко-то был нужон, а тепереча, увеченный, и подавно не сдался.

– Его бы на войну, рыжего пса, – поддержали калеку мужики. – А то ишь, отъел себе брюхо, за нашими спинами.

– Эх, слава казачья, а жизнь собачья! – с горечью сказал калека.

Неудачная война и возрастающая агитация революционных партий, резко усилили антиправительственные настроения среди населения и придали людям не виданной прежде смелости.

– Да, товарищи, сегодня современное общество являет собой бесчеловечную среду, которая порождает социальные неравенства.

Марк Вацлавич заговорил, и все гости затихли, словно заколдованные. Внимательно мужики вслушивались в его речь, стараясь не упустить ни слова. Такое почтение и интерес вызывал у них этот человек, который в отличие от князя, не ограничивался снисходительным общением после литургии, а всегда присутствовал рядом и на заводе, и у торговой лавки, приглашал в свой дом, ел из одной миски, пил тот же самогон.

– И все это диктует власть государства, – продолжал Марк Вацлавич, – из-за которой человек подавлен и не может быть свободным в его буржуазном обществе. Но несправедливости должен быть положен конец, и на смену этой жизни должна прийти жизнь новая, которая будет создана людьми сознательными, то есть нами.

– Гутаришь-то ты, Марк Вацлавич, верно, – после некоторого молчания сказал калека-солдат. – Да, только, как энто устроить?

– Все, товарищи, зависит от нас с вами, – и Марк Вацлавич жестом попросил всех придвинуться ближе друг к другу.

Долго еще в окнах его дома не погаснет свет, так же, как и в окнах дома Митрофана Спиридоновича Мищенко.

Митрофан Спиридонович всегда поздно ложился спать, большое хозяйство не давало ему расслабиться. В его голове всегда было множество мыслей о заводе, о необъятных пшеничных полях и о собственном доме. Но больше всего этого его мысли занимали любимые дети. Это о них он думал, наживая свое богатство, чтобы каждому из них, в будущем, было легче, чем когда-то ему самому. Чтобы ни в чем не знали они нужды, чтобы не пришлось им унижаться, служить кому-то или преступать закон. Чтобы не пришлось им поступаться не своей совестью, не своей честью, как не единожды приходилось ему самому.

Невзирая на строгое воспитание, Митрофан Спиридонович до смерти любил своих детей. Часто среди ночи, прежде чем уснуть самому, он приходил к ним в комнату и подолгу сидел у их кроватей, с нежностью наблюдая, как беспечно спят его золотоволосые чада.

Сидя у кровати маленькой Златы, Митрофан Спиридонович тяжело вздохнул и потупил взор. Больше всех детей его душа болела о ней. Что же вырастет из этой непоседливой, бедовой девочки? Как уберечь ее от опасностей, которые будут подстерегать в будущем? Но вдруг взгляд его остановился на хорошо освещенной лунным светом кровати Арсения. Что за непонятный листок бумаги торчит у него из – под подушки? Митрофан Спиридонович осторожно достал его и развернул перед зажженной свечой. От прочитанного у него подкосились ноги. В листовке писалось: «Первая крепость, которая стоит на нашем пути и, которую мы должны разрушить, – это царское самодержавие; наша первая победа – это русская республика!».

«… это русская республика», – дочитав пропогандийскую листовку воронежских большевиков, Петр Иванович брезгливо вернул ее Митрофану Спиридоновичу.

Уже которую неделю в Воронежской губернии стояла удушающая жара, а в «аглицком» парке Сенявиных было прохладно и дышалось необыкновенно легко. Щебетали птицы, старый садовник не торопясь постригал кусты, тихо напевая себе что-то под нос. Петр Иванович внимательно оглядел все, что происходило вокруг него – по зеленой лужайке, с маленьким Егором, бегала, белокурая Ксюша. Озорная, она срывала большие охапки цветов и, как можно выше подбрасывала их в воздух. Возле пруда, в лиловом платье стояла красавица Вера и в задумчивости кормила белых лебедей, а Ольга Андреевна, укрывшись от солнца широкополой, ассиметричной шляпой, зачитывала ей, что-то из маленькой книжечки, но Вера ее, кажется, не слушала. О чем она думает, опустив в воду угольки своих черных глаз? Верины мысли всегда были тайной, даже для ее родителей. А еще в доме Сенявиных со дня на день ждали приезда из Петербурга Андрея. За год, в семье все очень соскучились по любимому сыну и брату. И вот, в эту идиллию, словно ураган ворвались революционные идеи.

– Неужели и в наше тихое Богоявленское, пришли эти аграрные безобразия? – с грустью произнес Петр Иванович. – Как же мы это проглядели?