Екатерина Дроздова - Богоявленское

– Ох, и умеешь же ты угощать Митрофан Спиридонович!

– А, ну-ка, поди ко мне, брат Михайло, – и властным движением руки, Митрофан Спиридонович указал на рядом стоящее кресло, предварительно согнав с него одного из гостей.

Городской купец первой гильдии Михайло Тимофеевич Петров робко подсел к Митрофану Спиридоновичу.

– Ну, Михайло Тимофеевич, сказывай, прошение мое о причислении к купцам получал?

– Верно, Митрофан Спиридонович, получал.

– Так вот брат Михайло, сумеешь удовлетворить прошение мое, я тебя не так угощу. Помни, Митрофан Мищенко, благодарить умеет!

– Да, кабы только от меня, Митрофан Спиридонович, то зависело, я бы хоть завтра записал, – робея и запинаясь, ответил Михайло Петров.

– Посуди сам, – продолжил он. – Ты же из мужиков.

– Шо же с того, – разозлился Митрофан Спиридонович. – Ширяевы, Кряжевы, Михайловы тоже из мужиков.

– Ну, а гильдейский сбор, – не сдавался Михайло Петров, – оплачивать сможешь? В купечество – то записаться половина дела, удержаться в нем сложнее. Ульянищевых и тех в мещане переместили. Ты бы хоть с губернского города начал. Ну, хоть с Ельца что ли?

– Не боись, Михайло Тимофеевич, мой доходец поболе твоего станется. Был мужик Митрофан Мищенко, да весь вышел. Я нынче не только княжеским заводом управляю да полями пшеничными, у меня нынче и своя фабрика имеется, а летом и мельницу с маслобойней запускаю. Мне в Ельце ужо тесновато.

– Но смотри, Михайло Тимофеевич, – прошипел Митрофан Спиридонович, обняв Петрова за голову. – Узнаю, ежели ты, хитрый лис, меня за нос водить удумал – гляди, как бы я тебя милостью своей не уморил до смерти.

И под общий зычный хохот, Митрофан Спиридонович, оторвал индюшачью лапу и с силой сунул ее Михайле Петрову в рот.

– Будет, Митрофан Спиридонович, разве ссориться ты нас позвал? – остановили его гости. – Сам подарок обещал и в ожидании томишь.

– Мищенко чего обещает, то и дарует! – и, щелкнув пальцами, дал он знак официантам.

Официанты распахнули двери и в зал, с песней, вошел венгерский хор. Дорогостоящее представление с ночным продолжением началось.

Еще не остыла постель с черноглазой цыганкой, а Митрофан Спиридонович, получивший, наконец, известие о дочери Злате, загоняя коней, уже мчался в Богоявленское. Черный, как туча, в ожидании самого страшного, вошел он в дом. В сенцах толпились люди, на лавке сидел задумчивый Тишка.

– Обошлось, слава Богу! – сказал он, увидев Митрофана Спиридоновича.

Это Тишка с сыном Васькой спас маленькую Злату. Чудом выжившая, она не один час провела, заблудившись, в болотистом проклятом лесу, смело ушедшая туда за клюквой, для заболевшей матери.

В детской комнате стояли у окна заплаканные близнецы Арсений и Глаша, разложив лекарства на столе, суетился лекарь Фарух, у изголовья бледной, ослабленной девочки сидел князь Петр Иванович Сенявин. Будучи крестным отцом Златы, он не мог остаться безучастным в случившейся беде и не прийти к своей крестнице.

– Говорите же, Фарух! – сказал Петр Иванович.

– Не стоит так убиваться, – ответил Фарух глядя на Арсения и Глашу. – Все могло быть гораздо хуже, проведи она в лесу еще хотя бы час.

– И все-таки? – спросил Петр Иванович.

– Голос к ней вернется, главное молчать не менее двух недель, пить теплое молоко с медом. А легкие… Теперь девочке было бы полезно проводить больше времени у моря, благоприятнее всего будет климат Крыма и главное больше не переохлаждаться.

– Спасибо вам, Фарух! – поблагодарил лекаря Петр Иванович, оставив деньги рядом с лекарствами и только тогда заметив стоявшего в проходе комнаты Митрофана Спиридоновича.

Тяжело ступая, на согнутых ногах, Митрофан Спиридонович подошел к кровати Златы. Опустившись на колени, он прижал к губам маленькую ладошку любимой дочери и из глаз его покатились крупные, мужские слезы.

– Не стоит, все позади, – похлопал его по плечу Петр Иванович.

– Будет тебе, батя, – вторил Арсений. – А то вон, люди глядят.

Напуганная Злата выполняла все предписания врачей и молчала две недели, а когда заговорила, голоса своего не узнала, как не узнали и родители, и Арсений с Глашей. Вместо звонкого девчачьего колокольчика голос ее прозвучал бархатным мальчишеским баском, да так и остался. Но Злата не расстроилась, махнула рукой. Новый голос ее даже забавлял, теперь подкравшись из-за угла, она пугала мать с сестрой и всю дворню, забавляясь их испугом. А вскоре отец отвез Злату лечиться в Крым к черному морю и вечнозеленым кипарисам, и в доме их сразу стало тихо и скучно.

По каменному полу дворца раздался тяжелый стук каблуков. В отличие от большинства барышень с легкой походкой, Веру всегда выдавала тяжелая поступь с упором на пятку, такая же, как у ее отца. Стук ее французских каблуков направлялся к комнате прислуги, откуда через открытую дверь пробивался свет и доносились тихие голоса. Вера остановилась в проходе и, топнув ногой, обозначила свое присутствие.

– Вера Петровна, понадобилось чего? – мгновенно подбежала к ней Маша.

Не обращая внимания на Машу, будто ее и вовсе нет, Вера вонзила в сидящего на лавке Митьку, свой надменный взгляд и властно произнесла:

– Почему ты сидишь, когда перед тобой стоит княжна? Подойди ко мне! – сказала Вера, отойдя в сторону.

Митька встал и покорно пошел следом за юной княжной. Вера остановилась и подняла черные глаза на высокого, ладного Митьку. Вера впервые посмотрела на него внимательно и ее поразили его ясные васильковые глаза, добрый и открытый взгляд. Смягчив тон, Вера сказала:

– Папенька велел закладывать утром экипаж. Да пораньше!

– Все исполню, как прикажете, – уверенно ответил Митька.

Вера уже повернулась, чтобы уйти, но неожиданно остановилась и спросила:

– Это правда, что ты ходил в проклятый лес за Златой?

Вере захотелось спросить, действительно ли Митька так смел, как о нем говорят, и он застенчиво ответил:

– Правда.

– Страшно тебе было?

– А я и не понял, – скромно улыбнулся Митька.

– Как это? Так не бывает, – усмехнулась Вера.

Митька вдруг захотел рассказать Вере все о том дне, как они с Арсением сбились с ног, в поисках Златы и на страх у них не оставалось ни времени, ни сил. Как примчались они в проклятый лес, но Тишка прогнал их, опасаясь, что и они заблудятся. Но посмотрев на Веру, ее идеальную красоту, он застыл и не смог вымолвить ни слова. Неожиданно для самого себя он принялся смело разглядывать ее темно-карие глаза, отчего-то казавшиеся прежде злыми, длинные пушистые ресницы, тонкую дугу бровей, точеный носик, блестящие, как смола волосы и ярко очерченный бутон алых губ. Вдруг, его взгляд медленно опустился на бархатный эсклаваж, нежно обнимающий белую шейку юной княжны.