Екатерина Дроздова - Богоявленское

– Ну, а вы решили избавить меня от этой участи?

– Можете считать и так, – улыбнулась Вера.

– И чего же вы хотите взамен?

Не желая лишних церемоний, Алексей Валерьевич круто повернул разговор в откровенное русло, чем изрядно удивил Веру.

– Вы должно быть прилично играете в шахматы, Вера Петровна? – продолжил он.

– Не пробовала.

– Непременно научитесь, из вас выйдет достойнейший соперник! А знаете почему?

– И почему же?

– У вас не женский ум! Хоть это и большая редкость при такой красоте! Я много встречал женщин схожего с вашим ума. О, дай вам волю и из вас вышли бы новые Мессалины и Медичи! Столько в вас для этого злобы и жестокости.

Алексей Валерьевич вскочил с места, и подошел к Вере, взявшись обеими руками за подлокотники ее кресла.

– Чего ты хочешь, княжна? – прошипел он. – Какую партию ведешь?

Из глаз Алексея Валерьевича, словно искры посыпались, а лицо сделалось страшным. И Вера не на шутку испугалась. Как же она так просчиталась? Да, герой Мукдена ротмистр Серябрянов не Пабло и не Платов, его жизнь закалила со всех сторон, и его не сыграть не в одной партии. И Вера от очередного хитрого плана своего отступилась, но разговор этот и свой испуг запомнила хорошо.

– Доброе утро! – неожиданно на пороге библиотеки появилась Ксюша. – Так рано, а вы уже на ногах.

– Да, Ксения Петровна я совершенно потерял сон, и вы не поверите от чего, – сказал Алексей Валерьевич, поцеловав руку Ксюши.

– И от чего же? – удивилась она.

– Не могу найти в вашей картинной галерее портрет адмирала Дмитрия Николаевича. Или, прошу прощения, он не приходится вам родственником?

– Вы просто очень не внимательны, – улыбнулась Ксюша.

– Проводите меня к нему, будьте так любезны, – попросил Алексей Валерьевич.

– Прошу за мной, – радостно согласилась Ксюша и, не оборачиваясь на Веру, они вышли из библиотеки.

– Вот и Дмитрий Николаевич, – сказала Ксюша, подведя Алексея Валерьевича к портрету. – Вы правы, Дмитрий Николаевич приходится нашей семье не прямым предком, но мы бережно храним память о нем. А знаете ли вы, что он изображен на памятнике тысячелетия России?

– Действительно? – удивился Алексей Валерьевич. – Я не знал.

– А вот портрет его сына, Николая Дмитриевича, – продолжила свой рассказ Ксюша. – В его жизни случилась очень большая, но очень печальная история любви. Весной 1827 года он прибыл в Тифлис и встретил свою любовь – Нину Александровну Чавчавадзе. О ней говорили, что она была юна и прекрасна, как ангел. Но чувства Николая Дмитриевича остались без ответа, она отдала свое сердце Грибоедову. Николай Дмитриевич даже сравнивал свои чувства со страданиями Вертера Гетте. Он много достиг, был отмечен многими наградами, но продолжал смертельно тосковать по Тифлису, где пережил наисчастливейшее время. Он мечтал жениться, но признавался, что беда его в том, что другой Ниночки ему не найти. Оставшись в одиночестве, он писал: «Я теперь, как корабль, брошенный воинами, который потерял руль и мачты. Езжу по России и не знаю, где найти себе приюта».

Алексей Валерьевич не смотрел на портрет, он смотрел на Ксюшу и поражался, откуда в ней столько добра, откуда столько света? И, что ее ждет дальше в этом забытом имении, да еще с такой сестрой рядом?

Отныне они много времени проводили вместе: гуляли по берегу Дона, читали вслух стихи, играли в четыре руки на фортепьяно. Ксюша любила петь под аккомпанемент Алексея Валерьевича и раскладывать по дому трогательные послания для него, а потом осторожно наблюдать из-за колонны, как он улыбается, читая их. А еще за семейным чаепитием по вечерам, она обожала слушать его дивные рассказы о далеких краях, в которых он побывал, о людях из незнакомых народов, которых он повидал. В эти минуты она смотрела на него, не отводя своих восторженных серых глаз, и боялась дышать, лишь бы не перебить его, лишь бы не помешать. Засыпая же ночью, думала только о том, чтобы скорее проснуться утром и снова увидеть его.

А по утрам Алексей Валерьевич дарил ей любимые фиалки, покорно носил за ней веера и шали, в которые укутывал при малейшем дуновении ветра. Они были очень разные: открытая, веселая, юная Ксюша и сдержанный, суховатый, замкнутый и умудренный жизнью Алексей Валерьевич. Но их обоих неотвратимо тянуло друг к другу. Здесь в Богоявленском Ксюша практически и не видела других мужчин за исключением отца и брата. И вот появился он, такой мужественный, такой волевой, настоящий герой. То ощущение защищенности, которое Ксюша испытывала рядом с ним, подкупало и опытных женщин, подкупило и ее. И наивная, неопытная она и не заметила, как запылало неведомым огнем ее девичье сердце, как заполнил этот человек все ее мысли и мечты. В своих девичьих грезах она ждала любви, она мечтала о любви, и вот будто темные донские воды это чувство накрыло ее с головой.

На длинной деревянной скамейке, за красной кирпичной стеной, окружающей княжеские владения сидел Митька, затачивая ножичком сломанную ветку дерева. В его васильковых глазах читалась непривычная озабоченность. Он устал разрываться между двух огней – сестрой Машей и возлюбленной княжной Верой. Устал врать обеим. И думал только о том, как вырваться из этого капкана, в котором оказался, как выпутаться и никого не обидеть. Но зазвучавший звон колоколов, заставил Митьку отвлечься от терзавших его мыслей и тяжело вздохнув перекреститься, подняв глаза на купала. Взглянув на выходивших из церкви Иоанна Богослова односельчан, он заметил, как из этой мерно идущей змейки людей отделился худощавый, невысокого роста молодой человек и направился к нему. Это был Васька, Митька сразу узнал его.

– Здорово ночевали! – сказал он, подходя к Митьке.

– Слава Богу! – невесело ответил тот.

– Че сидишь тут такой ненастный? В церковь, уж который день глаз не кажешь? Отец Прокофий про тебя спрашивал?

– Некогда. Вот молодого князя дожидаюсь, он нонче в Петербург уезжает, надобно до Воронежа отвезть.

– Скоро он! Че же, один едет, али с товарищем своим? – с неподдельным любопытством и озабоченностью спросил Васька.

Слухи о нежной привязанности Ксюши к Алексею Валерьевичу быстро разнеслись по Богоявленскому, и безудержная ревность жгла горячее Васькино сердце.

– Почем я знаю? – ответил Митька. – Сказано княжича отвезть, а остальное не моя забота.

– А, че, правду Сенька гутарит, кубыть Митрофан Спиридоныч, тебя к себе в Рамонь работать звал и даже пятьдесят копеек за день давал?

– Правда, – нехотя ответил Митька.

– А чего ж отказался? Пятьдесят копеек цена дюже хорошая.

– К чему? На службу мне вот-вот. Потому и наниматься не стал.

– А я-то подумал, Веру Петровну оставить боишься, – рассмеялся Васька, не отводя от Митьки пытливых глаз.