Екатерина Дроздова - Богоявленское

Закрыв ладошками глаза, как можно быстрее она бросилась в дом и до следующего утра не выходила из своей комнаты. Ксюша, не переставая плакала и ругала себя за это нелепое признание, а успокоившись, стала подбирать слова, которые могли бы объяснить и извинить этот опрометчивый поступок.

Всю ночь, не смыкая глаз, она провела у зеркала, пытаясь найти в себе изъяны, заставившие его так ей ответить: «Ах, если бы я была также хороша, как Вера, тогда он непременно влюбился бы в меня и ответил взаимностью. А, что я? Я не хороша! Не хороша!»

Ксюша придумала с десяток причин, повлиявших на отсутствие взаимных чувств у Алексея Валерьевича, упорно не замечая одну, самую главную – ее преступную молодость. Двадцать лет! Именно такая пропасть разделяла их. Разница в возрасте в двадцать лет!

Наутро, набравшись храбрости, Ксюша спустилась к большому столу, за которым обычно завтракала вся их семья. Так было и сегодня, вот только Алексея Валерьевича за ним не было.

– Наш гость рано утром уехал в Петербург, – сказала Ольга Андреевна.

Медленно опустившись на стул, Ксюша только безвольно обхватила руками свою белокурую голову.

После отъезда Алексея Валерьевича, всегда такая подвижная и оживленная Ксюша, сделалась печальной и молчаливой. Ничто не доставляло ей радости. Она забросила книжки, фортепьяно, альбомы и краски, совсем перестала выходить на улицу. И оставшись наедине со своими печальными мыслями, со своей отвергнутой любовью, Ксюша мгновенно повзрослела. И вся ее прежняя цветная жизнь, стала вдруг серой, безрадостной и потеряла всякий смысл.

Сначала, подолгу стоя у большого окна в зале, Ксюша пристально всматривалась вдаль, в надежде разглядеть там долгожданного путника. Бежала на каждый звон колокольчика в дверь, надеясь увидеть на пороге его, такого далекого и долгожданного. Но вот вслед за опавшей листвой закружили белые снега, а он так и не появился, так и не прислал ей не одной весточки о себе. Потом Ксюша попыталась забыться в молитвах, то прося у Бога новой встречи с Алексеем Валерьевичем, то остуды на пылающее свое сердце. Но заветный образ вновь и вновь вставал перед ней, являлся во снах. А воспоминания все возвращали ее в те счастливые дни, когда он был рядом, дарил фиалки, читал Онегина вслух, терзая и терзая ее душу.

Перемены в маленькой княжне замечали все домочадцы, но никто не придавал этому явлению большого значения, списывая кто на осеннюю хандру, кто на взросление, кто на отъезд любимого брата, связь с которым у Ксюши была особенно крепкой. И только умная, внимательная Вера понимала истинную причину грусти сестры.

– Надеешься, что он вернется? – спросила однажды Вера застав сестру стоящей у окна.

– Надежда есть ожидаемая уверенность, а у меня ее нет! – ответила Ксюша, не сумев сдержать слез на последних словах.

Вера перевела взгляд с сестры на окно, подумав про себя: «Как же мы похожи нынче. Преданные и забытые».

Но даже эта, такая близкая печаль, не заставила Веру пожалеть сестру. Природная холодность оставляла ее безразличной к Ксюше. У Веры была своя грусть, и чужой для нее не существовало.

А ведь без Митьки Вера, как и Ксюша без Алексея Валерьевича, впала в уныние. Как и для Ксюши, все дни ее теперь стали настолько одинаковы, что казалось, ничем не отличались один от другого. Она даже перестала следить за календарем. Но всю эту печаль она могла преодолеть ради счастливой минуты их встречи. Вера готова была ждать Митьку, хоть целую вечность, но уверенности в том, что он вернется к ней, у нее не было. Вера чувствовала, что в Митькином сердце живет какая-то тайна. И все свои мысли и сомнения она могла поведать только одно человеку – Чадиной Маше. Митькина сестра единственная была посвящена в тайны Вериной любви. Вера успела привязаться к ней, как к родной, но вот и Маша сразила ее неожиданным известием о своем отъезде.

– Не успел Митин и след простыть, как покидаешь меня ты, – грустно сказала Вера, стоя у застывшего пруда. – Для чего вы оставляете меня одну?

– Будет вам, Вера Петровна! – равнодушно ответила ей Маша. – Чей-то одну? Все ваше семейство туточки!

– Семейство…, – задумчиво повторила Вера. – Что мне за дело до семьи? У отца одна печаль – Андрей! У матери – Ксюша! А я? Я с детства живу, как на торгах. Кто больше даст за того и выдадут, будь то хоть старик или калека, да хоть сам черт с рогами. Они же в долгах живут, как в кандалы закованы, а мама все о роскошной жизни грезит. Платов обещал по долгам этим расплатиться, вот и дала она согласие на брак, желания моего не спросив. Так и уйду с молотка! А ведь они, если хочешь знать, ни разу и не поговорили со мной, как с дочерью. Ни разу не поинтересовались, а, что у меня на душе? Какой я желаю видеть свою жизнь? Я лишь часть княжеской фамилии. Сначала няньки, потом гувернантки, экипажи, наряды. Все вложения для выгодной перепродажи. За всю жизнь ни разу никто и не обнял. А ты говоришь семейство. Ах, Маша! Милая Маша! Ну, для чего тебе этот Воронеж? Для чего? Останься, я все тебе дам, работу не пыльную, деньги, платья!

– Благодарю, Вера Петровна! Да только я от работы не бегаю, сами знаете. А без Митьки мне тута все одно жизни не будя. Бабы, вон, до сих пор на меня искоса глядят. Ничего, земля-то она большая, глядишь место для меня, и в городе найдется. А тама жизня покажет. Могет еще и свидимся где.

Переживания княжны Веры были Маше безразличны. После ухода Митьки в армию все ее хитрые планы рухнули, и Маша потеряла к Вере всякий интерес. Теперь в Богоявленском ее ничего не держало, поэтому-то она и решила отправиться в Воронеж, быть может там, ей удастся найти лучшей для себя доли.

Так и шел день за днем, а Богоявленское жило своей простой, незатейливой жизнью. Но вот вновь наполнились улицы его шумом, весельем и звонкими песнями. Потому, как во всю Российскую Империю пришел один из главных христианских праздников – Крещение.

Двухнедельные Рождественские святки заканчивались, и наступил Крещенский сочельник. Перед Богоявлением Господнем все семьи в селе, как и перед Рождеством, собирались за общим столом, к которому подавались постные кушанья из риса, меда и изюма, готовилась кутья. А в церковь Иоанна Богослова потянулась очередь за святой водой.

– Праздник Крещения называют еще праздником Богоявления, – говорили своим детям родители. – Потому, что при крещении Господа явилась миру Пресвятая Троица: «Бог Отец глаголил с небес о Сыне, Сын крестился от святого Предтечи Господня Иоанна, и дух святой сошел на сына в виде голубя».

И с этими словами мальчишки и девчонки выпускали в небо голубей. Вечером же, дабы оградить свои жилища от проникновения в дом нечистой силы, которая по народным поверьям разгуливала по улицам и норовила проникнуть в дома, ставили мелом на всех дверях и оконных рамах знаки креста, считавшегося надежной защитой от всего бесовского. А молодые, смелые юноши и девушки наряжались в костюмы, представляя нечистую силу, чем пугали и веселили прохожих, жгли костры, собирались на игрища, устраивали посиделки. И во всем этом разгуле самой смелой, веселой и озорной была тринадцатилетняя Мищенко Злата. Непоседливая, беззаботная, она везде была первой, будь то катание на коньках наперегонки, на санях с гор или «утюгом», когда до двадцати саней неслись они по улице. Повсюду слышался ее громкий смех. А уж в песнях и танцах и вовсе не знала себе равных эта золотоволосая, зеленоглазая девчонка. И все вокруг попадали под ее настроение. По всему Богоявленскому слышалась затянутая ей под Васькину гармонь песня: