Марек Альтер - История Лейлы, сестры Ездры

Лейла услышала какой-то шум из соседней комнаты, служившей кухней. Наверное, Согдиам раскладывал принесенные припасы.

Ездра успокоился так же быстро, как и впал в гнев, не торопясь убрал папирусы обратно в кувшин и снова присел рядом с Лейлой.

Даже не оборачиваясь, она знала, как он смотрит на нее. Без сомнения, она прочтет в его взгляде любовь и снисхождение. Но она не поднимала головы и не отрывала глаз от покрытой старческими пятнами руки учителя Баруха, которая поглаживала ее ладонь.

Она пришла, чтобы объявить Ездре о возвращении Антиноя. О его возвращении и о его твердом намерении жениться на ней. Но как теперь об этом заговорить?

Как, после всего услышанного, посмеет она сказать: «У меня тоже есть новость. Антиной вернулся с войны, чтобы жениться на мне. Эту ночь я провела с ним. Я люблю его, и мои бедра еще помнят его ласки. Он хочет сделать из меня придворную даму. Одну из тех, которые проходят в ворота Цитадели Суз, чтобы преклониться перед Царем царей и цариц!»

Голос старого учителя раздался неожиданно, оторвав ее от невеселых мыслей.

— Ездра одержим гневом юности, и это хорошо, — заметил он со своей полулукавой, полусерьезной улыбкой. — У меня же остались лишь сожаления старости. Мне было всего на несколько лет больше, чем вам, когда Неемия отправился из города Сузы в Иерусалим с согласия тогдашнего Царя царей. В то время я жил в Вавилоне, среди изгнанников. Дни мои протекали в постижении учения Моисея. Ко мне пришел человек, звали его Азария. Он сказал мне: «Барух, Неемия собирает караван в Иерусалим. Он едет туда, чтобы заново возвести стены и отстроить Храм. Ему нужны верные руки и души. Он вспомнил о тебе, потому что говорят, будто ты много знаешь о Законе, который Моисей получил на горе Синая». Я посмотрел на этого Азарию таким взглядом, каким иногда смотрит твой брат, голубка моя, — брови нахмурены, взгляд чернее черного… хотя мои собственные глаза всегда были светлыми и голубыми.

Учитель Барух остановился, в горле задрожал его обычный сухой смешок. С ним всегда было так. Даже в самый ответственный момент он не мог скрыть как забавляют его треволнения людские, особенно если речь шла о его собственных:

— Я, не торопясь, поразмыслил и очень серьезно ответил Азарии: «Я занимаюсь учением и не могу прервать своего учения». Он стал настаивать: «Поедем с нами, ты продолжишь учение в Иерусалиме! Разве есть лучшее место для учения?» Я еще поразмыслил и сказал: «Чтобы поехать в Иерусалим, придется прервать учение. Это невозможно». Он разгневался. Он пыхтел как бык, этот Азария, он стал красным, как перец! Он спросил меня: «Таков твой ответ, который я должен передать Неемии, Барух бен Нериах? Что учение важнее, чем восстановление Храма Яхве?» — «Да, именно это ты ему скажешь, — ответил я, весьма гордый собой. — Барух бен Нериах следует высшей Воле. Когда изучают закон, данный Яхве, то не прерывают учения, даже ради того, чтобы восстановить стены и Храм Иерусалима!»

— Ах! — Потрескавшиеся губы учителя Баруха смеялись, но слезы, затуманившие его глаза, не были слезами веселья. — Ах! Бедный Неемия! Бедный Неемия! Да пребудет на нем благословение Предвечного до скончания времен! — воскликнул он, ударяя себя в грудь кулаками.

Лейла украдкой глянула на Ездру, который, склонив голову, с непроницаемым лицом слушал учителя.

Она подождала еще какое-то мгновение и решительно встала.

— Я приготовлю питье с медом и травами, — сказала она старому учителю. — Я принесла совсем свежие. И испеку лепешки, чтобы ты мог макать их в молоко. Тебе это пойдет на пользу, и живот не будет болеть.

Она вышла, не дожидаясь возражений старика. Уже на пороге она услышала его жалобный смех и невольно подумала, что Ездра научился у него всему, научился быстро и хорошо, за исключением одного: любви к смеху и шутке. Особенно в те моменты, когда глаза горят от непролитых слез.

Кухня была всего шести стоп в ширину и двух саженей в длину, но обустроена просто и экономно. Длинный плоский сливной камень, отполированный ежедневными работами, был вмурован в дальнюю стену. От него отходил врезанный желоб, исчезающий между кирпичами и предназначенный для стока воды. Согдиам мыл на камне тонкие ростки лука и клубни репы. Он уже аккуратно разложил мешки с овощами и сушеными фруктами в большие прикрытые крышками тростниковые корзины, рядком стоявшие у стены. Под деревянной пальмовой доской, служащей столом для раскатки теста, нарезки и растирки, стояли другие корзинки, уже без крышек; в них лежало несколько огурцов и две дыни с белыми прожилками.

Пучки мяты, шалфея, жгучего перца, аниса, кардамона и душицы были подвешены к потолочной балке рядом с бараньим окороком и сушеной рыбой, покачивавшимися над очагом. Похожая на круглый колодец печь, сложенная из тщательно выделанных кирпичей, высотой в две стопы, занимала центр комнаты. В самой глубине ее между большими камнями пламенел толстый слой красноватых от жара углей; на камнях стоял кувшин с уже закипевшей водой. В крыше было искусно сделано вертикальное отверстие, дающее выход дыму, но перекрывающее доступ дождевой воде.

Еще с порога Лейла резко спросила, готово ли тесто для лепешек. Согдиам обернулся, взглянул на нее, вытер мокрые руки о тунику и, ни слова не говоря, приподнял кусок ткани с разделочной доски. На доске лежало пять идеально круглых шаров.

Лейла потыкала пальцем в один из них. Тесто поддалось, мягкое и плотное, но стоило ей отнять палец, как оно приняло прежнюю форму.

— Я сделал их рано утром, — пояснил Согдиам, возвращаясь к своей работе. — У нас еще оставалась мука с прошлой недели.

— Значит, можно уже готовить, если печь достаточно прогрелась.

Мальчик подумал, не сказать ли, что именно с этой целью он и поддерживал огонь с ранней зари. Лейле стоило лишь приложить руку к кирпичам, чтобы в этом убедиться. Еще одно доказательство того, что он не врал, когда говорил, что заранее знает день ее прихода. Но он решил промолчать.

К чему разговоры? Лейла не обращала на него ни малейшего внимания. Она даже не замечала его стараний. Тыльной стороной ладони он потер глаза, которые от несправедливости щипало больше, чем от жара печи.

Не боясь испачкать красивую ткань своей туники, Лейла схватила один из шаров, умело расплющила его, потом мягко и равномерно начала все быстрее и быстрее крутить тесто между ладонями, постепенно превращая его во все более тонкий мягкий диск.

Лейла прислонилась бедрами к боку печи, с привычной ловкостью быстро согнулась пополам, погрузив лицо в пылающий жар, и одним точным движением пришлепнула диск к внутренней поверхности. С легким потрескиванием лепешка прилепилась к кирпичам.