Марек Альтер - История Лейлы, сестры Ездры

Она прикрыла глаза. Молитва, которую она сложила прошлой ночью, вновь зазвучала в ее душе:

«О Яхве, Бог Небесный, Бог отца моего, — взывала она, — дай мне силы найти слова убеждения для Ездры! И дай ему силы их услышать».

Ездра неправильно истолковал ее молчание и прикрытые глаза.

— Лейла, сестра моя, не грусти, видишь, я ем, ем! И ты была права, что настояла, это очень вкусно. Кто бы мог подумать, что Согдиаму так понравится готовить? Когда он появился здесь, он был похож на изголодавшегся пса!

Лейла взяла себя в руки и нежно улыбнулась.

— Он все рассказал о тех женщинах, которым ты даешь еду.

— А, да. Пришлось.

Ездра выпил маленькими глотками свою кружку молока.

— Это не важно, — заметил он.

— Как это не важно? — возмутилась Лейла. — Конечно, важно! Эти женщины в нужде. Кто еще здесь, в нижнем городе, мог бы помочь им, кроме вас, учителя Баруха и тебя?

Поверх своей кружки Ездра бросил взгляд на учителя Баруха. Старик тщательно вычищал дно миски куском лепешки, и только проглотив последний кусок, поднял насмешливые глаза.

— В следующий раз, — настаивала Лейла, — я принесу побольше, чтобы вам не экономить на собственной еде.

Учитель Барух засмеялся своим скрипучим кудахчущим смехом.

— Лейла, голубка моя, вовсе не Ездра помогает этим бедным женщинам. И уж тем более не я, который, как ты могла заметить, только собственным животом и живет. Написано в свитках законов, данных Моисею: « Когда забудешь сноп на поле, то не возвращайся взять его; пусть он остается пришельцу, сироте и вдове!» Эти колосья с зерном, разве мы собираем их и приносим сюда? Лейла, если бы не ты, эти женщины, пришедшие к нам во двор, сегодня смотрели бы, как их дети кричат от голода. А мы, мудрецы Сиона, сидели бы с пустыми животами, удрученные и озлобленные дурными вестями и угрызениями совести!

Покраснев от смущения, Лейла проворно встала и начала убирать со стола. Когда она уже переступала порог кухни, Ездра заметил, словно только сейчас обратив на это внимание:

— Аксатрия сегодня с тобой не пришла?

— Она ждет меня на въезде в город Сузы.

— Почему? Она что, боится меня увидеть? — со смехом удивился Ездра.

— Ну что ты! Аксатрия только и мечтает повидаться с тобой.

Лейла заколебалась и добавила:

— Это я попросила ее отпустить меня сегодня одну.

— Почему?

Лейла опять заколебалась. Учитель Барух откинул голову на подушки и, казалось, задремал.

— Антиной вернулся, — проговорила она приглушенным голосом.

Выражение лица Ездры не изменилось. Он не ответил.

Может, не расслышал?

— Он вернулся, — повторила Лейла. — мы вчера виделись. Он сражался против греков Кира Младшего и получил кирасу героя Царя царей.

Лейла умолкла. Собственные слова показались ей неуместными и режущими слух. Она хотела сказать: «Я люблю его и хочу его в мужья. И он только этого и желает. Мне хорошо в его объятьях. И тебя я люблю от всего сердца, сердца твоей сестры». Но слова, слетавшие с ее губ, были холодны, боязливы и бесцветны.

И лицо Ездры оставалось каменным.

На секунду оба замерли, молчаливые и неподвижные.

— И чтобы сообщить мне это, ты запретила Аксатрии сопровождать тебя?

— Нет, — выдохнула Лейла, надеясь, что учитель Барух не проснется. — Вовсе не поэтому. Просто я хотела, чтобы мы поговорили, ты и я. Антиной не изменил своих намерений. Он совсем не изменился. ни в чем. И я тоже не изменилась… когда вновь увидела его.

Ездра вскочил, отошел и уселся на свой табурет, который служил ему для занятий.

— Ты любил Антиноя, Ездра. Мы…

— Замолчи! — оборвал ее Ездра. — Я был всего лишь ребенком, невежественным юнцом. Таким невежественным, каким только и можно быть в доме нашего дяди. Таким же невежественным, какими стали сыны Израилевы в изгнании. Теперь все изменилось.

— Ездра, я это знаю лучше, чем кто-либо, и горда тем, кто ты есть и кем становишься. Никогда я…

— Персидский воин вернулся в Сузы, — прервал ее Ездра. — Ну и что? Если для тебя это великая новость, сестра моя, то для меня — нет.

Лейла сцепила руки, чтобы скрыть их дрожь, но выдержала взгляд брата.

— Не будь таким непреклонным! Неужели ты и вправду забыл, как звал Антиноя своим братом? Ты забыл, что это он держал тебя за руку, когда ты оплакивал наших отца и мать? Ты забыл, как обнимал его, обнимая меня?

На губах Ездры появилась странная улыбка, глубокая и прекрасная. Но она отнюдь не смягчила его черты.

— Я ничего не забыл, Лейла. День изо дня я тружусь вместе с учителем Барухом, чтобы не забыть, кто мы есть, мы, народ, заключивший Завет с Предвечным. Я не забываю ничего, что достойно памяти. Я не забываю, что ты моя возлюбленная сестра. Что только с тобой в эту лачугу входят жизнь, красота и нежность. Я не забываю, что есть ты и я, и ничто, даже твой персидский воин, не может осквернить вечную любовь Лейлы и Ездры.

Учитель Барух больше не спал. Он неотрывно смотрел на Лейлу. Она встала и подошла к порогу, желая покинуть этот дом без единого слова. Но это оказалось выше ее сил. Чувствуя, как внутри все сжимается, она обернулась и проговорила:

— Ничто, исходящее от моего персидского воина, не может осквернить меня, Ездра. Это он вливает в меня и жизнь, и красоту, и нежность.

Сара, супруга Мардохея, приглядывала за работницами. Она переходила от одного ткацкого станка к другому, проверяла работу каждой из них, правильность петель и чередование цветов, натяжение утка, фактуру нити, прочность узелков.

Но сегодня она с трудом заставляла себя сосредоточиться. Ее все время тянуло выйти во двор. Но двор был пуст, и только осеннее солнце выписывало длинные тени, иногда исчезавшие по воле пролетавшего облачка.

Сердитая гримаса пробегала по ее губам, будто созданным для того, чтобы вкушать радости бытия. Морщинка пролегала между бровями, придавая жесткость лицу, когда Сара возвращалась обратно в мастерскую.

Это была длинная и просторная галерея, образованная чередой открытых арок. Свет беспрепятственно проникал в нее, освещая все пространство вплоть до выбеленной известью стены, вдоль которой рядком сидели семь ткачих.

Вокруг станков громоздились катушки ниток, полные и пустые челноки, планки, которыми крепились нити, плошки, полные костяных и деревянных иголок. Бронзовые полоски разной длины, которые служили для определения размеров, были аккуратно разложены на низких козлах. В одном конце мастерской, за двумя большими педальными челночными станками, в полусотне аккуратно расставленных корзин хранились мотки шерсти всевозможных расцветок. В другом конце мастерской на деревянных стойках развешивались уже готовые ковры и плетенки.

Несколько работниц ходили взад и вперед, собирая в корзины шпульки. Сами ткачихи сидели под рамами ткацких станков. Верхняя часть рам была подвешена на бронзовых кольцах, вмурованных в стену на высоте человеческого роста. Низ станка опирался на небольшие подмостки, под которые женщины могли подсунуть ноги. Некоторые из них предпочитали сидеть на подушках, подогнув ноги под себя и опираясь ягодицами на икры, другие довольствовались кучей старой шерсти, которая и отделяла их ягодицы от пола из необожженного кирпича.