Марек Альтер - История Лейлы, сестры Ездры

Лейла зачерпнула деревянной ложкой кусочек кушанья. Тонкость ароматов удивила ее.

— Очень вкусно!

Согдиам засиял от гордости.

— Но ведь это не твои кулинарные опыты опустошили корзины, — вернулась к предыдущей теме Лейла. — Та женщина, которая к вам пришла, отчего она причитала?

— Уж если тебе что втемяшится… — вздохнул Согдиам. — «Ни крошки муки, ни крошки муки, нечего есть!» — вот что она говорила, причитая. И что у нее трое детей, которых нечем кормить.

— А дальше?

— А дальше она устроила такой тарарам, что Ездра был вынужден оторваться от занятий. «Согдиам, почему ты допускаешь, чтобы на моем дворе стоял такой гвалт?» Я объясняю. Он спрашивает: «Почему ее муж не приносит ей еду для детей?» А мне откуда знать? Я задаю вопрос женщине. Она отвечает, что у нее нет мужа. Ездра сердится: «У нее три сына и нет мужа?» Тогда я ему напомнил, что у моей матери тоже был сын и не было мужа. «Потому ты и взял меня к себе!» — так я сказал. А у Ездры был такой черный взгляд. Взгляд как безлунная ночь — вот как я его называю. А учитель Барух, как всегда, смеется себе в бороду и молчит. А женщина все плачет и плачет во дворе. Так жалобно, что у вас аж зубы скрипят. Ездра решился и говорит мне: «Дай, что ей нужно, только пусть перестанет плакать. Я хочу спокойно заниматься». Ну вот и все.

— Что — ну вот? Ты ей отдал все ваши припасы?

— Нет. Только еды на четыре дня.

Лейла покачала головой, слишком удивленная, чтобы как-то реагировать. Потом спросила, давно ли это было.

— В месяц кислев, чтоб уж быть точным.

— И с тех пор вы ее кормите из своих запасов? Поэтому ваши корзины и опустели?

Согдиам опустил голову, чтобы скрыть лукавую усмешку.

— Ее и других.

— Других?

— Через четыре дня женщина вернулась. И не одна. С ней пришли еще шесть женщин. Помоложе ее, они тоже живут в зорифах. Но эти не плакали. Они объяснили, что оказались в таком же положении, как и та, первая. Один или два ребенка, и без мужа. А так как лето и осень были очень сухими и урожай был небогатым, то им не разрешили собрать остатки колосьев. У них живот свело от голода. Это было видно, клянусь тебе.

— И ты им дал, как той, первой.

— Сначала я спросил у Ездры. У него опять взгляд стал как безлунная ночь. Но не надолго. Он спросил, хватает ли у нас припасов. Я сказал, что да. «Тогда дай им. Пусть не плачут. Дай, но смотри, будь справедлив при раздаче: у одних детей больше, у других меньше».

Лейла помолчала, уставившись в одну точку. На одном дыхании спросила:

— Он так и сказал?

— Да.

Согдиам с тревогой смотрел на нее, кусая губы.

— Ты думаешь, я плохо поступил? Эти женщины, они как моя мать, и…

— Ох, Согдиам, — вздохнула Лейла, выдавливая из себя улыбку, чтобы сдержать слезы. — Ну разумеется, ты поступил правильно.

Как и предвидел Согдиам, учитель Барух позабыл и про свои боли в животе, и про целебный отвар, стоило ему учуять запах блюда, которое приготовил мальчик. На какое-то мгновение со слабой улыбкой на губах он погрузился в ароматы, исходящие из кухни.

— Аппетитно, — пробормотал он с просветлевшим лицом, пока Лейла устраивала его поудобнее. — Превосходно!

Согдиам помог Лейле принести сосуды и расставить миски на письменном сундуке. Глаза его гордо блестели.

— Я приготовил его специально для вас, учитель. И для вас тоже, — добавил он, поклонившись.

— Да благословит тебя Предвечный, мальчик, хоть ты и дикарь.

Согдиам стал очень серьезен.

— Это сегодня я дикарь, учитель. Может быть, когда-нибудь вы сделаете из меня настоящего еврея?

Учитель Барух издал квохчущий смешок.

— Если ты полагаешь, что можно стать правоверным евреем, занимаясь варкой репы и рыбы!.. Но, кто знает, может быть, Предвечный сделает для тебя исключение?

Ему вторил звонкий смех Согдиама, который пританцовывающей хромой походкой направился на кухню.

Укутывая хрупкие плечи учителя Баруха одеялом, Лейла заметила:

— Я не знала, что Согдиам так хорошо заботится о вас.

— О, для варвара у этого мальчика много неоспоримых достоинств, — проскрипел учитель Барух. — Возможно, Предвечный уже сделал для него исключение.

У окна, куда он придвинул свой табурет, Ездра не отрывал глаз от исписанного свитка, лежащего у него на коленях.

— Учитель Барух, не мог бы ты убедить Ездру, что ему тоже иногда нужно есть? Новости из Иерусалима не станут лучше, если он умрет от голода.

— Верно! Совершенно верно, голубка моя. Добавлю: и занятиям это тоже не на пользу. Как известно, на голодный живот и ученье не впрок.

— Я ем досыта! — раздраженно запротестовал Ездра, не поднимая головы.

— Может, с твоей сытостью не все в порядке! — вспылила Лейла.

Делая вид, что не замечает назревающей ссоры, учитель Барух смежил веки над миской, которую наполняла Лейла. Медленно распробовав первую ложку, он негромко проговорил голосом, который, казалось, никогда не отдавал приказов, но всегда добивался повиновения:

— Такова ирония Предвечного. Мы мрачны и больны, потому что получили дурные известия из Иерусалима. Согдиам приготовил еду, и вот уже тень Иерусалима вызывает боли не в желудке, а только в сердце и душе. Может, поэтому Неемия и потерпел поражение? Или потому, что у жителей Иерусалима нет ни сердца, ни души, которые могли бы страдать от того, что с ними сталось? Лейла права, мой мальчик. Окажи честь нашему Согдиаму и раздели со мной трапезу.

Ездра послушался, недовольно бурча. Проглотив несколько ложек, словно через силу, он быстро вошел во вкус и мигом выскреб всю миску.

Лейла с улыбкой наблюдала за ним. Таков был Ездра. Суровый, серьезный, упрямый, раздираемый мучительным желанием всегда поступать правильно и справедливо. А порой такой нетерпеливый, вспыльчивый, непримиримый, не замечающий простых жизненных истин, будто детские годы так и не оставили его. Но, возможно, все дело было в его вере. Ведь, как утверждал учитель Барух, Ездра становился мудрецом среди мудрецов и чистейшим среди чистейших.

Ездра догадался, что означал взгляд сестры. Он улыбнулся ей улыбкой, которая вот уже двадцать лет приводила Лейлу в восторг. Улыбка, в которой сквозила неисчерпаемая любовь, связывающая брата и сестру, которая глубже любой ласки соединяла их, как два слитных звука одной лиры, во взаимной нежности, стирая сомнения и ссоры.

Но сегодня Лейла осталась глуха к его призыву. Со сжавшимся сердцем она вглядывалась в лицо любимого брата Ездры, вспоминая своего возлюбленного Антиноя.

Господь Небесный! Как произнести слова, которые она столько раз повторяла нынешней ночью? Как донести до Ездры эти слова, которые она записала на свитке папируса, спрятанном сейчас под ее накидкой?