Микаел Шатирян - Генерал, рожденный революцией [Повесть об Александре Мясникове (Мясникяне)]

Взгляды Евгеньева мало изменились и после того, как он летом этого года очутился на фронте. Он тогда все еще был убежден, что, поскольку войну против его родины начал заклятый враг Вильгельм, русская армия должна с воодушевлением воевать до полной победы над ним. И был не только огорчен, но и возмущен, что даже теперь, после свержения царя, солдаты не желали воевать.

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что, оказавшись на фронте, Евгеньев не мог не заметить такое, о чем раньше он и понятия не имел. Как раз в середине лета в армии был получен приказ тогдашнего главнокомандующего Западным фронтом генерала Деникина о том, чтобы на летний период солдатам «в качестве пособия к кожаной обуви и в предупреждение потертости ног» выдавали... лыковые лапти. Этот приказ вызвал шумные споры даже среди офицеров штаба армии. Один из них, штабс-капитан Егоров, скривив насмешливую мину, процедил:

— «В предупреждение потертости ног»... Ну, господа, если уж докатились до лаптей, выходит, что эти большевики правы: надо кончать войну!

Но на него сразу набросились: «А что тут такого? Подумаешь, какая невидаль для наших иванов — лапти... Да половина их всю жизнь в лаптях ходит, — потопают и здесь».

Сам Евгеньев, не участвуя в этом споре, внутренне был согласен, что неуклюжее объяснение главкома смехотворно. Просто опять какие-то тыловые чины вовремя не заготовили кожаную обувь для армии. А он уже слышал, что именно из-за отсутствия хорошей обуви солдаты здесь, на Западном фронте, где окопы и блиндажи вырыты в сплошных болотах, жили в постоянной сырости и грязи. Слышал он и о том, что кормят солдат из рук вон плохо: хлеб выпекается с какими-то подозрительными примесями, на обед выдается чечевичная или крупяная бурда с гнилым мясом, а то и совсем без мяса. И от всего этого даже в периоды затишья, когда нет боев, много солдат выходит из строя от простудных и желудочных заболеваний. Об этом он особенно много узнал после того, как его жена прибыла на фронт и начала работать в санитарном поезде, вывозящем раненых и больных из полосы армии в тыл. И Евгеньев понимал, что при таком положении дел у солдат неизбежно будет возникать справедливое недовольство нерадивыми и нераспорядительными командирами. Но разве даже этих причин достаточно, чтобы не хотеть защищать отечество, целые дни митинговать и дойти до таких неслыханных в армии эксцессов, как насильственное отстранение солдатами командиров...

Беда Евгеньева была еще и в том, что он, попав на фронт, по роду службы и другим обстоятельствам оказался не в гуще солдатских масс, не в окопах переднего края, а снова вблизи штаба армии, среди обозленных или таких же растерянных, как он, офицеров. На митинги Евгеньев принципиально не ходил, большевистских газет не читал, а о многих событиях в частях армии и фронта узнавал из рассказов штабников, не подозревая, что эти рассказы порой чудовищно искажают правду. Поэтому когда ему сообщали, что в одном из полков 3-го Сибирского корпуса полковой комитет выгнал командира полка, честного офицера, и вместо него избрал какого-то проходимца и карьериста или что 18-й гренадерский Карсский полк под влиянием кучки большевиков-бузотеров уже не выполняет приказа самого верховного главнокомандующего и правительства, то Евгеньев приходил к выводу: да, развал армии дошел до крайней степени и главными виновниками этого являются большевики.

Сомнение в правильности своих оценок возникло в нем, когда он узнал, что командир этого «мятежного» 18-го Карсского полка, старый и заслуженный полковник Водарский, отнюдь не большевик, однако сам по каким-то соображениям присоединился к солдатам и даже угроза отдачи под суд военного трибунала не заставила его уйти из полка. А в 12-м Туркестанском полку 3-го Сибирского корпуса если кого и можно упрекнуть за происшедший «бунт», то скорее выгнанного полковника Симоненкова, человека вздорного и крайне жестокого, а избранный взамен его подполковник Каменщиков, наоборот, один из порядочнейших офицеров корпуса. А еще более удивительным было утверждение, что оба эти полка отличаются высокой дисциплиной.

Ощущение, что большинство штабных офицеров просто объято чувством ненависти к солдатам и поэтому сознательно не желает понять мотивы их действий, у Евгеньева усилилось в особенности после одного разговора в разведотделе штаба армии. Такие разговоры, обычно бестолковые, полные жалоб, беспочвенных предположений, а то и просто сплетен и ругани, он слышал множество раз. Но теперь все участники беседы в один голос говорили о том, что Гренадерский корпус уже полностью стал большевистским, или «мясниковским», что вот-вот будут проведены перевыборы старых корпусных и армейского комитетов, после чего в армии будет произведен «переворот» и командование возьмет в свои руки недавно созданный здесь большевистский Военно-революционный комитет. Тогда-то Евгеньев услышал от штабс-капитана Веригина эти непонятные страшные слова: «Да, с этим сбродом уже своими силами нам не справиться, теперь нас может спасти только немецкий штык!..» Но тут же на него все зашикали, чтобы не болтал глупостей, и вскоре разошлись.

Евгеньев тоже полагал, что эти слова были сказаны в обычной для тех дней запальчивости и обращать на них внимание не стоит. И лишь несколько дней спустя, когда в разведотделе появился некий представитель ставки и именно с Веригиным начал обходить позиции Гренадерского корпуса, Евгеньев снова вспомнил об этом разговоре. Вспомнил и, сам не зная почему, рассказал жене, Беллочке, о всех своих подозрениях насчет истинных целей приезда офицера из ставки...

Это произошло 21 октября, когда Изабелла Богдановна уезжала с поездом в Минск. На следующий день офицер из ставки куда-то исчез, а у самого Евгеньева произошли такие неприятности, что он совершенно забыл и об этом офицере, и о Веригине, и обо всем другом.

Так как после наступления нелетной погоды авиаотряд армии не совершал полетов, аэропланы были закрыты в больших деревянных сараях, и Евгеньев только изредка наведывался туда. И вот, придя 22 октября в расположение отряда, он узнал, что прошлой ночью группа механиков и рядовых солдат дезертировала из части.

Дезертирство было обычным явлением в этой войне, а в последнее время оно приобрело просто массовый характер. И как ни странно, чаще и больше всего дезертировали солдаты не из передовых и сражающихся частей, а из тыловых, запасных подразделений. Объяснялось это той потрясающе неразумной политикой царского правительства при проведении мобилизации, которую продолжало и Временное правительство. Незадолго до Октябрьской революции военный министр этого правительства Верховский писал о том, что «под ружьем почти 10 млн. человек, из которых только 2 миллиона несут службу на фронте, а все остальные так или иначе обслуживают их. Словом, на каждого бойца приходится почти 4 человека в тылу, обслуживающих его».