Джудит Керр - Как Бог съел что-то не то

– Алло? – спросил он полусонно.

– Это Анна.

Джон мгновенно стряхнул с себя остатки сна:

– Привет! Что-то случилось?

– Я начинаю писать маслом. – Казалось, Анне не хватает воздуха, поэтому она говорила совсем короткими фразами: – Чем разбавлять краски – терпентиновым маслом или льняным?

– Терпентиновым. От льняного краски делаются вязкими.

Возникла пауза. Потом Джон спросил:

– Это все, что ты хотела узнать?

– Да, – ответила Анна. И чтобы хоть как-то продолжить беседу, добавила: – Я так и думала. Ты же говорил: терпентиновым. Но потом засомневалась…

– Да-да, терпентиновым.

Возникла новая пауза. Потом Джон сказал:

– Приятно слышать твой голос.

– И твой, – это прозвучало отчаянно смело.

– Правда? – Джон засмеялся. – Ну, удачи тебе в работе!

Больше Анна не нашла что сказать – и повесила трубку.

Она вернулась обратно через сад, и прошло довольно много времени, прежде чем ей удалось собраться для работы.

Большую часть дня Анна потратила на то, чтобы закрасить оленя. Решительно невозможно было выстроить композицию, пока этот олень таращился на нее с середины полотна. Пытаясь скорее от него избавиться, Анна быстро набросала крупные формы. Следующее утро ушло на то, чтобы их проработать. А к полудню ее начали одолевать сомнения. К этому времени Анна нарисовала все, кроме раскладушки (это было муторно). Но картина совершенно не смотрелась. «Надо на время все это отложить, – подумала Анна. – Вернусь к работе в следующие выходные, на свежую голову».

– Как продвигается работа маслом? – поинтересовался Котмор у Анны, когда она пришла на следующее занятие.

В первый раз он говорил с ней без посторонних.

– Пока не очень понятно, – ответила Анна.

В следующую субботу, когда она вернулась к работе, картина неприятно ее поразила. Краска высохла. И теперь не только краски выглядели тусклыми, но и все в целом было невыразительно. Вдобавок из-за каких-то химических процессов на полотне проступил олений глаз и слабо поблескивал сквозь лица лондонцев.

«Ладно, по крайней мере, я знаю, что тут не так, – подумала Анна. – Тут не хватает света».

Она закрасила олений глаз и провела выходные, меняя цвета и прорисовывая пятна света в разных местах картины. Что-то не ладилось. Постепенно Анна поняла: она не определила, откуда падает свет. К концу работы картина изменилась, но выглядела не многим лучше: ни цвета, ни выразительности. Анна чувствовала подавленность.

– У меня столько сложностей с картиной! – пожаловалась она Котмору. – Можно я иногда буду тебе показывать, что получается?

– Конечно, – сказал он и как бы между прочим добавил: – Здесь не самое подходящее место для разговоров. Почему бы тебе не заглянуть ко мне в гости? Приходи в субботу, попьем чаю.

Анна смутилась.

Девушки не должны в одиночку приходить в гости к мужчинам, так ведь? С другой стороны, почему бы и нет? Анна посмотрела на Джона: тот с самым беззаботным и невозмутимым видом восседал на табуретке посреди зала для рисования – как будто в его предложении не было ничего необычного.

– Хорошо, – сказала Анна с чувством странного возбуждения.

Котмор написал свой адрес на листочке бумаги. Потом приписал номер телефона:

– На случай, если ты передумаешь.

Если она передумает? Значит, все не так просто? «Как бы мне хотелось, – подумала Анна, – чтобы я росла в той стране, где родилась. И пусть бы мама учила меня правилам поведения в обществе!»

Предложение Котмора беспокоило ее всю неделю. Она прикидывала, стоит ли советоваться с мамой. Или нужно позвонить в самый последний момент и отказаться. И в то же время в глубине души она знала, что пойдет. И что ничего не скажет маме. И хотя какая-то часть ее сознания пытается придумать причины для отказа, другая часть продумывает, что надеть на встречу. А в субботу Анна сказала маме, что встречается после занятий с подругой, – как будто все давно уже было решено – и пошла.

Джон Котмор жил на тихой улочке в Хэмстеде.

Это был первый теплый день в году. Анна медленно шла от станции метро мимо цветущих деревьев, мимо распахнутых окон, мимо людей, работавших в своих садиках. Она пришла слишком рано и побродила немного вокруг, прежде чем остановиться перед нужной дверью. Над звонком висела записка: «Не работает», – и, помедлив немного, Анна постучала. Никто не ответил, и ее тут же охватила паника: вдруг он забыл о встрече и куда-то ушел? Дверь открылась. Анна не успела вздохнуть с облегчением, как снова запаниковала – оттого что в дверях стоял Котмор.

– Привет! – сказал он.

На Котморе был голубой свитер, в котором Анна раньше его не видела. В руке он держал ложку.

– Чай как раз заваривается, – сообщил Джон.

Анна взмахнула своей работой, завернутой в коричневую бумагу, – как будто это был пропуск, и прошла за ним в дом.

В неприбранной гостиной было светло и почти пусто, в воздухе танцевали пылинки.

– Усаживайся, – пригласил Котмор.

Анна села в кресло, пристроив рядом картину.

Через открытую дверь в конце комнаты виднелась студия: везде громоздились стопки рисунков.

– Готовлюсь к следующей выставке, – объяснил Котмор. – Что-то из этого я сделал совсем недавно.

– О! – Анна встала, чтобы взглянуть на рисунки.

На рисунках по большей части изображались люди, и было несколько пейзажей, сделанных пером или акварелью с характерной для Котмора точностью. Анна испытывала некоторую неловкость, рассматривая рисунки в присутствии Джона. Но его работы действительно вызывали у нее восхищение, и она искала подходящие слова, чтобы его выразить. Среди работ была одна акварель – деревья на фоне широкого неба, – от которой так и веяло весенней влагой. Анна забыла всякое стеснение и воскликнула:

– Какая чудесная!

Котмор критически глянул на работу через плечо Анны:

– Думаешь, стоит ее выставить?

– Конечно! Ты просто должен! Это прекрасно!

Джон стоял очень близко к ней, и в какой-то момент Анна почувствовала его ладонь на своей руке.

– Какая же ты милая, – сказал он. – Надо бы поставить чайник.

И Джон исчез, оставив Анну одну. Голова у нее слегка кружилась.

Она слышала, как Котмор чем-то звякает на кухне – видимо, ему нужно было не только поставить чайник, – а потом обратила внимание на еще одну стопку рисунков, сложенных на диване: неоконченные или забракованные наброски… Но один среди них выделялся. На этом рисунке могучий человек собирал некий механизм. Каждый, даже самый крошечный винтик машины был тщательно прорисован и прокрашен. Анна с удивлением рассматривала рисунок и тут услышала голос Котмора:

– Это не мой. Это рисовала моя жена.

Анну будто ошпарили.