Джудит Керр - Как Бог съел что-то не то

– Но… – она еще не могла вникнуть в то, что услышала. – Я не могу рисовать…

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джон, раздражаясь, что его предложение не вызвало у Анны никакого энтузиазма.

– Вот это и имею в виду. Я уже несколько месяцев не могу нарисовать ничего стоящего.

– А! – он коротко улыбнулся. – Черная полоса. С каждым случается.

– Не уверена.

– Ради всего святого! – воскликнул Джон. – Ты мечтала о стипендии все эти годы! Что происходит?

Анна огляделась в поисках поддержки: натурщица, студенты, склонившиеся над работами, нахмурившаяся Барбара с палочкой угля. Когда Анна взглянула на Барбару, та поймала ее взгляд. Лицо ее разгладилось, и она улыбнулась. Анна неожиданно для себя улыбнулась в ответ. Барбара кивнула, обменялась взглядами с Котмором и показала большой палец. Что это означает? Она знает, о чем беседуют Анна и Джон?

Анну внезапно пронзило: ну конечно! Они ее обсуждали – Барбара и Котмор. Они решили выдать Анне утешительный приз: бедная Анна, она так расстроена! Давайте устроим так, чтобы она получила стипендию.

Анна повернулась к Джону Котмору:

– Я не хочу стипендию.

– Ты не хочешь стипендию?

– Ох, оставьте меня все в покое! Я не знаю, чего я хочу!

Анна продолжала ходить на занятия – в основном ради того, чтобы порадовать папу. Но ни к каким существенным результатам это не приводило. Какие-то рисунки получались у Анны лучше других, но в целом все было не выше среднего уровня, и это сильно ее расстраивало.

Анну угнетало, что после занятий нужно ехать домой на метро – и думать исключительно о своих вечерних провалах. Поэтому она всюду носила с собой книгу: пока читаешь, больше ни о чем не думаешь. Что читать – Толстого ли, Джека Лондона, Агату Кристи – и когда это было написано, – неважно. А если книги вдруг не оказывалось или книга заканчивалась, она впадала в панику и успокаивалась, только купив газету. Анна носила потрепанную одежду и забывала мыть голову: это теперь не имело никакого значения. И зачем она вообще существует?

А потом, в довершение ко всему, мама заболела гриппом. Однажды, возвратившись домой, Анна обнаружила, что у мамы покраснело лицо и ее лихорадит. Под мышкой мама держала огромный термометр, сохранившийся с парижских времен. Папа сидел у маминой кровати, и они вели нелепый спор о папиных произведениях. Папа утверждал, что проза – лучшее из того, что он написал. А мама настаивала, что лучше – стихи.

– Лирика! – говорил папа. – Это не составляет особого труда!

– Ерунда! – кипятилась мама, так что термометр сотрясался.

Папа качал головой:

– Проза требует больше времени. В конце концов, я все это писал, мне и судить.

– Ты не можешь судить! – возражала мама, приподнимаясь в кровати. – Стихи давались тебе легко, и поэтому ты их недооцениваешь. Никто другой не писал такие стихи, как ты!

Папа рассердился:

– А я предпочитаю прозу. Если бы мне выпала возможность переиздать свои вещи, я бы предпочел, чтобы это была проза, а не поэзия. Меня уже здесь не будет. А вот ты это увидишь.

Возникло ощущение, что кто-то хлопнул дверью.

Мама посмотрела на термометр: 39!

– Ради бога! – воскликнула мама. – Сейчас же уходи от моей кровати. Подхватишь еще что-нибудь!

Она проболела целую неделю.

Стоял ужасный холод, а топливо все еще было в дефиците. Чтобы поддерживать даже слабый огонь в холле по вечерам, фрау Грубер и Дрозд каждый день отправлялись в распределительный центр и привозили оттуда уголь на самодельной тачке. Как-то, когда они возвращались из такого похода, им встретилась тетя Луиза. Она шла увидеться с мамой и выразить ей сочувствие. И ужаснулась тому, как холодно в гостинице.

– Тебе надо отсюда уехать, – заявила тетя Луиза маме, закутанной в халат. – Ты никогда не поправишься в этом леднике.

Мама пробовала возражать, но тетя Луиза была непреклонна. На следующий день она приехала на машине, завернула маму в большой плед и увезла в деревню.

– Анна ведь сможет приглядеть за папой, так ведь? – спросила перед отъездом тетя Луиза.

– Конечно, что мне еще делать, – ответила Анна без церемоний.

И они с папой, сидя в промерзшем холле, помахали вслед отъезжавшему автомобилю.

– Такая холодина! – сказал папа на следующей неделе. – Ты уверена, что тебе стоит тащиться на кладбище в такую погоду?

– Надо пойти, я думаю, – ответила Анна.

За два дня до этого позвонила тетя Дейнти и сказала, что Виктор, которому в последнее время становилось все хуже, умер. Так как мамы не было, Анна обещала прийти на похороны.

– Ты толком не знала своего двоюродного дедушку, – говорил папа. – Я уверен: тетя Дейнти поймет.

– Нет, лучше сходить, – возразила Анна.

Она решила пойти не только из сочувствия к тете Дейнти, но и в надежде… на что? Ей нужно понять, как бороться с чувством ужасающей пустоты, возникавшим из-за мыслей о жизни без папы.

Перед уходом Анна помедлила, наблюдая, как папа зажигает газовую горелку.

– Я постараюсь вернуться как можно быстрее, – пообещала она.

Анна надела самую теплую одежду. Но как только она вышла из метро на «Голдерс-Грин», ветер стал продувать ее насквозь – как будто природа знала, что война близится к концу, и хотела назло осложнить людям жизнь.

Анна неверно рассчитала время, и, когда добралась до кладбища, все уже началось. От кладбищенских ворот можно было увидеть нескольких людей в поношенной одежде, сиротливо стоявших на холоде. Тетя Дейнти в длинной вязаной черной шали выглядела бледной, но держала себя в руках. Увидев Анну, тетя кивнула. Анна встала рядом с женщиной в шляпе с пером; что делать дальше, она не знала.

Гроб уже опустили в открытую могилу. «Неужели Виктор действительно там?» – подумала Анна с некоторым ужасом. Человек с книгой в руках что-то говорил над гробом, но ветер уносил слова прочь, и Анна ничего не могла разобрать. Никаких мыслей у нее в голове не было. До ее ушей доносилось какое-то жужжание. Она смотрела на скорбные замерзшие лица, старалась не притоптывать окоченевшими ногами и пыталась понять, можно ли спрятать заледеневшие руки в карман – будет ли это неуважительным отношением к происходящему? А потом вдруг заметила, что жужжание нарастает и его слышат не только ее собственные уши. Женщина в шляпе тоже его услышала. Глаза женщины, растерянные и тревожные, встретились с глазами Анны.

Звук становился все громче, и не смотреть вверх теперь было уже невозможно. Даже человек, произносивший речь, оторвался от своей книги и взглянул на небо: по нему медленно двигалась бомба-жужжалка – казалось, прямо на них. Анна, понимая, что укрыться на кладбище в считанное время негде, решила остаться там, где стояла. И другие скорбящие, видимо, сделали такой же вывод: никто не двигался с места. Только поток невнятной речи читающего ускорился: рот открывался чаще, руки энергичнее жестикулировали над могилой. Он будто торопился прочитать благословение – и наконец закончил.