Марек Альтер - История Сепфоры, жены Моисея

Моисей повернулся прежде, чем замолк голос Иофара, и выкрикнул:

— Никто не смеет говорить мне о том, что я обязан делать!

Он взмахнул своей палкой в сторону горы Хореба:

— Даже эти скалы, эти камни и эта пустая пыль, которую ты принимаешь за своего Бога, Иофар!

И исчез в другом конце двора, который внезапно застыл в молчании.

Сишевед, потрясенный и оскорбленный, вскочил на ноги:

— Он не смеет так говорить!

Иофар спокойным жестом велел ему сесть и улыбнулся с нежностью:

— Он кричит и скрипит, как плохо прилаженная дверь. Он отказывается понять, что валится вся конструкция, на которой он установил свои столбы.

— Он оскорбил Хореба, — настаивал Сишевед.

— Он скорее просит у него помощи, не желая пожертвовать гордыней!

— Меня огорчает то, — сказал расстроенный Обаб, — что он отказывается говорить с нами. Во время всей поездки он не сказал ни слова ни о Сепфоре, ни о Египте. И сейчас он сбежал, как вор.

— Потому что он считает себя вором! — воскликнул Иофар. — Он считает, что он украл то, что он есть. Он сражается с собственной тенью и с собственным сердцем.

Иофар казался веселым и с восхищением рассматривал подарок Моисея. Обаб и Сишевед сидели с мрачными минами. Старый мудрец бросил на них хитрый взгляд и похлопал по ноге своего зятя:

— Успокойся, сын мой, дай времени делать свое дело. Хореб достаточно велик, чтобы ответить на оскорбление, если найдет нужным. Пусть Моисей обижается на него. Стало быть, он знает, что ему не хватает мощи вечности. Долг и стыд кипят в его сердце, словно суп на большом огне. А сейчас к нему прибавилась приправа из гнева. В этом Хореб большой мастер.

Неся своего сына в корзине, Сепфора незаметно вышла со двора Иофара. Танцы и смех перебивались звуками флейты и барабана. Факелы тускло отражались в ткани из Ханаана, которой она обвязала голову. Огонь не горел в шатре Моисея. Сам он неподвижно сидел на подушке. Услышав ее шаги, Моисей встал и пошел к ней навстречу. Лицо его, озаряемое светом луны, было суровым. Сепфора молча смотрела, как он устраивает корзину рядом с собой. В темноте лицо ребенка едва белело маленьким пятнышком.

По-прежнему не говоря ни слова, Сепфора отошла от шатра.

— Куда ты?

— За ветками для огня, — ответила она через плечо.

Когда Сепфора вернулась, Гирсам не спал. Он что-то весело лепетал на своем языке, пока Моисей неуверенной рукой укачивал его.

Сепфора зажгла масляную лампу, потом расстегнула тунику и дала грудь своему сыну. Моисей смотрел на нее, словно только что пробудился от тяжелого сна. Языки пламени осветили грациозную фигуру Сепфоры, ее отливающее медью лицо, склоненное к сыну, широкий лоб, на котором шелковистая ханаанская ткань светились, как диадема.

Тихим голосом, словно боясь испугать сына, Моисей наконец произнес:

— Твой отец сказал мне все, что он хотел мне сказать.

Сепфора кивнула, отняла Гирсама от груди, плотно запахнула тунику и положила ребенка на плечо. Мальчик, словно маленький звереныш, уткнулся носом в ее теплую шею. Тихонько напевая, Сепфора стала его покачивать. Моисей не сводил с них глаз.

— Почему ты не осталась с ним? — спросил он, указывая жестом в сторону двора Иофара, где продолжалось веселье.

Сепфора улыбнулась:

— Потому что ты здесь.

— Значит ли это, что ты наконец согласна стать женой Моисея?

Продолжая улыбаться, она отрицательно покачала головой.

— Нет.

Моисей закрыл глаза, судорожно прижал руки к груди. Сепфоре показалось, что вот сейчас он разразится гневом, но Моисей открыл глаза и уставился на огонь, словно желая сгореть в нем.

Так они сидели долго и терпеливо, ожидая, пока сон одолеет их сына. Один раз Моисей, не вставая с места, подбросил в огонь веток, поворошил его так, что искры взлетели почти до верхушки смоковницы. Наконец Гирсам уснул. Сепфора осторожно положила его в корзину, вернулась к Моисею и, опустившись на колени, тесно прижалась к нему, прильнула горячим ртом к его уху и зашептала:

— Каждую ночь я думаю о тебе, и каждое утро, когда Гирсам просыпается, я шепчу ему на ухо имя его отца.

— Почему же ты упорствуешь? Можно подумать, что между нами война.

Сепфора прикрыла ему рот рукой, прижалась губами к его шее, ее движения стали лихорадочными, она целовала его сквозь тунику. Моисей шептал ее имя, и его шепот звучал как молитва и жалоба. Она обняла его с таким жаром, что они оба пошатнулись, увлекла его в палатку, сняла с него одежды, взяла в руки его член. Моисей попытался оттолкнуть ее.

— Ты уже сделал это со служанкой Мюрти. Сделаешь ты это и со мной?

— Ты знала?

— На рассвете, когда она выбежала из палатки, я была там.

Сепфора отодвинулась, Моисей обхватил ее, снял с нее одежды и, растянувшись на ней всем телом, прижался к ней изголодавшимися руками и ртом.

И задыхаясь Сепфора открыла ему свои благоухающие амброй бедра с таким же жадным нетерпением, с каким во дворе ее отца набросились на праздничный стол.

Они еще не оторвались друг от друга, когда Моисей заговорил:

— Ты и твой отец, вы оба ошибаетесь. Вернуться в Египет Фараона, чтобы увидеть мою мать Хатшепсут? Может быть, и моя настоящая мать еще жива и находится там, среди тысяч рабов? Это ей я должен помочь, а не той, которая украла ее сына. Но моя настоящая мать затеряна среди тысяч рабов, как песчинка в пустыне… И, кроме того, Тутмес будет только рад захватить меня в плен, чтобы еще больше унизить Хатшепсут.

Сепфора молча слушала.

— Эдом, Моаб и Ханаан готовятся к войне с Фараоном. Эта война неизбежна, и они страшатся этой войны. Подумай, Сепфора! Целые народы трепещут перед могуществом Фараона, а ты и твой отец говорите мне: вернись к Тутмесу и попроси его облегчить участь иудеев! Это абсурд.

Сепфора продолжала молчать, прислушиваясь ко сну своего сына. Ее молчание озадачило Моисея. Он подождал еще минуту, потом выпрямился и твердым голосом, в котором слышалось раздражение, сказал:

— Я не смерти своей боюсь, я боюсь того, как Тутмес использует мою смерть. А ты и Гирсам — что вы сделаете с моим мертвым телом? Я не понимаю тебя! Тебе достаточно сказать одно слово, чтобы стать моей женой. Почему ты так упорствуешь? Почему ты не говоришь этого слова?

Сепфора погладила его живот, грудь и ответила тихим, ласковым голосом, который смягчил резкость ее упрека:

— Потому что ты еще не стал человеком, достойным быть моим мужем. Ты еще не стал таким, каким я видела тебя во сне.

Моисей раздраженно вздохнул и откинулся на постель. Сепфора сидела рядом, улыбка блуждала по ее губам, она продолжала ласкать его.

— То, что ты говоришь, вполне разумно. Ты вообще умный человек, — пошутила она, целуя его плечи, лицо, глаза. — И ты считаешь, что все, что не твоя правда, есть безрассудство. Но твой рассудок не дает тебе жить в мире с самим собой.