Наталья Соловьева - На берегу Тьмы [litres]

Пока никто не пришел, она принялась читать «Работницу», но никак не могла сосредоточиться. Как все изменилось! Какими взрослыми стали дети! А ведь она все еще чувствовала себя молодой и даже привлекательной. Замечала, как на нее смотрят мужчины. В районе, где она бывала по работе, ей часто делали комплименты, приглашали куда-то, но она неизменно отказывалась. Начинать новую жизнь? Поздно уже. Да и не будет уже никого, кто бы мог хоть как-то сравниться с Николаем.

Где-то просигналил автомобиль – и вот появился Розенберг, растрепанный, воодушевленный, благоухающий «Тройным» одеколоном:

– Только что с полей. Сев закончили. Кое-где уже всходы появились. Знаете, я городской, никогда сельским хозяйством не интересовался. А ведь как любопытно! Колхозы соревнуются, звенья, такой подъем!

– Пишется статья ваша?

– Ох, и не знаю даже, – рассмеялся Розенберг. – Скрытный какой народ у вас, непростой!

– Да, правда. Но что же делать? Жизнь такая. Забрали многих.

– Да. Понимаю. Мне рассказали, что на днях попа из Старицы увезли и семью его. Скрывался в городе, а кто-то из бывшего прихода увидел, узнал.

– Да как же?

– Всякое бывает. Да и вы не идеализируйте. Религиозный глист. Как поп – так критикнуть боятся.

– Наш отец Ефрем хороший был, мудрый. Сейчас хоть и старый, в колхозе сторожем работает.

– А я знаю, слышал, что ваши хорошие и мудрые людей убивали. Старые суеверы.

– Не могу поверить. Не может быть!

– А вот слушайте. Много случаев было таких, когда, например, убивали сомнамбул, мнимо умерших: думали, умер человек, принесли отпевать – а он очнулся. Просто в летаргическом сне был.

– И что же?

– А сами попы и убивали, потому что верили – если отпустить, то весь причт умрет. Просто суеверие, понимаете? Так что…

– Вы скажите… – Катерина на мгновение замялась. – Может, вы знаете, куда писать по поводу заключенных?

– Каких именно?

– Вот наш бывший помещик, Николай Вольф. Его арестовали. Дворянин. Вернулся из Парижа по поддельным документам. В 1921 году. Увезли в Старицу, а дальше что – не знаю. Писала в Помполит Пешковой, в ВЧК, в ГПУ, в ОГПУ – но ответ один: нет родства. Может быть, теперь, когда НКВД, правила другие? Может, вы знаете, куда написать?

Розенберг задумался:

– А вам очень надо?

– Очень! Человек он хороший.

– Ну что же, я узнаю адрес, куда писать: в Тверь, наверное. А большего обещать не могу.

– Спасибо. Я вам очень благодарна. Очень. Если бы хотя бы узнать, что с ним.

– Хорошо. Статью допишу в Москве – должен уже сегодня уехать. Вызывают. Тут и пятьдесят лет со дня казни Александра Ульянова. Попросили написать… Я, собственно, к вам попрощаться пришел.

– Ну что же, прощайте.

– Катерина Федоровна, а что, если?..

– Что?

– Да нет, ничего. Прощайте! А адрес я узнаю и напишу вам.

Розенберг уехал, а на следующий день выпал снег. Шел весь день, начисто погубив всходы. Пришлось в срочном порядке пересевать. Об этом, конечно, нигде не написали. Зато скоро вышла статья Розенберга под прозорливым названием «Добьемся решающих сдвигов в льноводстве!».

В середине августа Розенберг, отложив все дела и выпросив отпуск, мчался в Берново. Секретарь райкома выслал за ним в Тверь машину, новенький служебный «ГАЗ-А», с водителем. Недавно арестовали ответственного редактора «Московского комсомольца» Бубекина: вызвали по громкоговорителю на стадионе «Динамо» – и все. Пропал. Розенбергу нужно было отсидеться, пропасть на время. К тому же работать стало тяжело – размяк, думая о Катерине. Даже торжественное открытие канала «Москва – Волга» не отвлекло его: еле смог выдавить из себя глупую статейку.

Возле Богатькова на обочине заглох грузовик. Водитель «ГАЗа» притормозил:

– Чего стоишь?

Пожилой усталый шофер полуторки с черными от мазута руками вытер пот с загорелого морщинистого лба:

– Товарищ, не подкинешь комсомолку до Бернова? Когда починюсь – не знаю.

Розенберг заметил в кабине симпатичную девушку в белой косынке и в ситцевом платье в цветочек. Он выбрался из машины и галантно подал ей руку.

– Прошу.

– Спасибо.

Усадив попутчицу на заднее сиденье, Розенберг обернулся к ней. Ему было интересно повнимательнее рассмотреть деревенскую девушку, чтобы впоследствии использовать ее описание в каком-нибудь из очерков. Пригодится. Кокетливые с прищуром глаза, модная короткая стрижка, волосы, накрученные, наверное, с помощью раскаленного гвоздя.

– Сергей Константинович Розенберг. Можно просто Сергей.

– Глаша.

– Будем знакомы. Вы что же, из Бернова?

– Да. А вы зачем в Берново едете?

– Хочу написать серию статей. Очень уж мне понравилось село ваше. Вы учитесь, Глаша? Работаете?

– В Ржеве учусь в педтехникуме. А сейчас на каникулах в колхозе работаю. А вы прямо из Твери?

– Из Москвы.

– Ах, из Москвы! Мне и папка, и брат столько рассказывали!

– Тогда вы должны непременно поехать! Большой театр, Третьяковская галерея, Красная площадь.

– Да, обязательно поеду! – Глаша внимательно посмотрела на Розенберга.

Глаше представилось, как она под ручку с ним, уже ее Сергеем, одетая в крепдешиновое платье за двести рублей и в молочного цвета туфлях за сто восемьдесят рублей гуляет по Москве. Как они заходят в ресторан. И заказывают там… Но нет, сейчас надо было срочно домой: как назло, у нее только что начались месячные, и она боялась испортить платье.

Они, взметая клубы пыли, с шиком подъехали к большому дому, стоявшему на площади с остатками пьедестала, на который когда-то водрузили бюст Александра II. Навстречу вышел седеющий рыжеватый мужчина:

– Папка! – бросилась к нему Глаша.

– Александр Александрович Сандалов, – представился мужчина.

«Черт, да это же муж Катерины!» – с досадой подумал Розенберг. «Какой неказистый! И эта Глаша, получается, ее дочь? И действительно, на мать похожа. Как я сразу не заметил? Еще матери расскажет. Хотя что рассказывать? Ничего такого, просто разговор». Ему почему-то стало неприятно. Он подумал, что зря приехал, что все это было блажью, пустой затеей.

Катерина увидела Розенберга в окно. Ей стало радостно и страшно одновременно. «Он приехал! Ради меня приехал! Что же я? Да как же?» Катерина не знала, что делать. Выйти поздороваться? Но она боялась, что Александр заметит ее смущение в присутствии Розенберга и все поймет. Хотя что поймет? Ведь ничего нет. И не было. Да и будет ли?

Глаша, забежав в дом, повертелась у зеркала и отправилась в колхозную контору. Катерина подумала, глядя ей вслед: «Какая взрослая стала! Интересно, не вскружила ли голову Сергею Константинычу?»

Александр, дождавшись, когда дочь уйдет, явился к Катерине:

– Там твой еврей приехал.

– О чем ты?