Николай Лугинов - По велению Чингисхана

– Раз! – Мухулай загнул мизинец. – Два: сам напросился на казнь! – загнул безымянный. – Три… – он задумался, разжал пальцы и почесал ими в затылке. – Три…

– Десять: нужно отправить вестника к Тэмучину и передать, что Джамуха не принял его слов к сердцу, что попросил казнить себя, что его судьбу вершит Высший суд, но гонца снаряжать с таким прицелом, который не позволит встречному приказу поспеть вовремя, – сказал Джэлмэ, снимая со своего халата из синей дабы невидимые человеческому оку пушинки.

– Ух-се! – воскликнул Боорчу и тоже снял невидимую пушинку с халата Джэлмэ. – Голова ты наша золотая! Да ведь ты знаешь, как копается в подноготных Сиги-Кутук! Скорее мой ишак родит слоненка, чем Сиги-Кутук родит нужное нам решение. Мы думаем о безопасности ила, а Сиги-Кутук – о… о божественной справедливости… Да что вы, не знаете Сиги-Кутука!

Но Джэлмэ непросто было сбить с мысли, если уж он ее высказал.

– Каким бы ни был буквоедом наш славный Сиги-Кутук, он будет делать свое дело, а мы – свое. Иного не дано, – сказал Джэлмэ и добавил весомо: – А больше мне нечего сказать.

С каким-то внутренним стоном и щенячьими повизгиваниями, которые обозначали душевные муки и сомнения, Мухулай утвердил:

– Значит, решили так…

Каким же решительным рубакой он был в походах, каким толковым полководцем! А вот долгих умствований боялся и бежал их при возможности.

– Решили, – согласился Боорчу. – Предаем его в разбирательство Сиги-Кутука… А сами пока выпьем архи да подумаем о вечном!

«Многие из тех владык, кто мнят себя орудием Божьей кары, нечувствительны к людской скорби, к человеческим слезам… Они говорят, что Бог исторг из их сердец чувства сострадания и жалости. Но такие черты присущи шайтану, а не мудрому и дальновидному владыке, – думал Сиги-Кутук, вызывая посыльным в суд старика Аргаса с дальней окраины степи. – Верша суд, надо мудро разобраться в жизни Джамухи… А старик Аргас знает его с незапамятных времен…»

Сиги-Кутуку не было еще тридцати лет, и недавно женившийся Аргас казался ему глубоким старцем.

Когда прибыл посыльный, едва не запаливший жеребчика, Аргас с пастухами был на пастбище, где метил своим тавром кобылиц, быков и коров, которых у него насчитывалось множество. Крупные, жирные овцы и козлы с метками Аргасовых отар уже паслись на равнинах под приглядом пастухов.

Старик напоил посыльного кумысом, вернулся в сурт и, переодевшись в чистое, немедленно тронулся в путь. Молодая жена по имени Малтанай долго шла с узелком, в котором лежала жирная пища, вслед своему всаднику, но муж не замечал ее. Он пустил коня сначала легкой рысцой, потом – размашистой иноходью, и Малтанай остановилась, концом нарядного белого платка утерев с лица пыль.

Аргас не щадил коня – слишком важен был вызов к Сиги-Кутуку. А ведь лет двадцать назад именно он, Аргас, нашел этого Сиги-Кутука во время схватки с татарами. Крепко бились копьями и мечами, уворачивались от непреклонных дротиков и ножами отсекали арканы, резали тела, убивали коней и всадников с обезумевшими в кровавой сече глазами; грома Божьего было не слыхать от нечеловеческого ора и стонов раненых в этом смертельном месиве; время для кого-то останавливалось и уходило в землю, аки молния. Аргас тогда привязал коня в лесу, взялся за лук-ангабыл, достал стрелы и, выцеливая самых отважных рубак из татар, метко ссаживал их с седел. Ему казалось, что он слышит в этом смерче хриплых голосов их свистящие на выходе души, видит их жестокие раны. Аргас с холодной ясностью озирал бранное поле, когда увидел, как из-под груды сорного хлама вышмыгнул и припустил к лесу маленький мальчик. Он бежал прямо на Аргаса, и Аргас ловко поймал его. Малец ладился укусить воина, норовил ударить ногой в пах, но быстро обессилел и притих. Под собольей дохой его виднелась кольчуга из мелких колечек, на золотом поясе с орленой пряжкой были подвешены нож, кресало и три кожаных киски, что указывало на знатное происхождение. Потому и отвез его впоследствии Бэлгитэй к своей матери Ожулун– хотун, чтобы отдать в приемыши. Теперь он вырос и стал великим тойоном в двадцать семь лет, теперь шестидесятитрехлетний молодожен Аргас едет к нему на допрос. Спросил бы тойон Аргаса: тот ли он, Аргас, что был двадцать лет назад? И ответил бы Аргас, что нет в нем прежней удали и спорости мышцы, а его еще и женили на смех воронам на юной вдове Дармаа, старого друга, как и завещал Дармаа, умирая от ран. Что делать? Поначалу-то Аргас бодался и взбрыкивал, противясь новой женитьбе, но старуха его оказалась такова, что сама поехала и привезла себе эту подружку в жены любимому мужу. А старая и раньше крутила Аргасом так хитро, что он и не замечал, и тут решила за него. Когда ему было размышлять о нраве своей старухи, если то война, то служба, то охрана угодий от волка и вора-отщепенца! Что говорить, если через три дня после того, как старуха привезла молодуху, Аргаса снарядили на подавление мэркитского восстания и он с облегчением душевным пустился в путь с основным войском. Да забыл, что старуха-то у него – курултай: она скорехонько собрала подружку Малтанай и отправила вслед за единственным их мужем! Все те три месяца, что жили с войском в поверженном Тайхале, молодая преданно служила Аргасу. Как бы поздно он ни воротился под свой кров – там и чай, и горячее мясо, и постель, пахнущая бодрыми степными травами.

Но Аргас упрям. Он ел, сидя спиной к той, кого подкинула ему судьба, полосатая кукушка, а спать уходил в арбу, где, засыпая, слышал едва различимые шаги юницы, терпеливо ждущей мужниного зова.

На той самой арбе однажды опрокинулись, переходя вброд быструю в каменистом русле речонку. Вымокли до нитки сами, поклажа отяжелела от воды. Пришлось набить возок сеном и голыми лежать вместе, прижавшись телами, чтобы сберечь тепло.

Но и в этом шалаше Аргас не размяк, нутром иссыхающим почуял запах юной плоти, истекающий от новой жены. Он едва не дрогнул, и оттого непонятное раздражение вскипело в душе, саднившей при любом покушении на ее волю или ощутившей нечто противное своей природе. Одно дело воинское, когда подчиняешься воле вождя и не думаешь о справедливости или богоугодности своих деяний, а другое – супружеские обязанности: разве он, Аргас, животное? племенной бык? косопузый манзя? [10] Манзя – уроженец Южного Китая, манзе. – Прим. переводчика. разве он желал этой женитьбы?.. Вот об этом обо всем расспросил бы молодожена Аргаса большой тойон Сиги-Кутук – тут бы и поговорили. Да не государственное это дело: спиной к жене или лицом к ней ложится спать старый воин.

– Й-й-й-ах-х-х! – криком подстегнул коня Аргас.

– Йок – йок… Йок – йок… – отвечала ему лошадиная селезенка. «К утру доберемся…» – знал Аргас, оборачиваясь на заходящее солнце.