Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Долго еще сидел Кехсэй-Сабарах, застыв, словно каменная баба средь ковыльной степи, оставленная древними предками в напоминание о себе. И, наконец, вздохнул тяжело: старики имеют привычку придумывать порой, представлять в уме всякие воображаемые опасения и страхи и тревожиться по их поводу… Да, переживать от воображаемого, а это уже никуда не годится.

И он боится поддаться этой привычке, не такой уж он и старик еще, но иногда все-таки накатывает…

Тогда он говорит себе: это пусть тэнгрианцы верят, что все у человека уже предопределено – что ж, мол, такова его судьба, которую уже выбил на камне небесный писарь Усун Джурантай. Да, все-то у них расписано заранее… А мы, христиане, уповаем на милостивого Христа, на Бога нашего, который дал нам свободу воли, но сказал: будете за свои поступки отвечать передо Мной… И мы вольны, мы можем выбрать, как нам поступить, какой дорогой пойти, и добро нам всегда предпочтительней зла – хотя и далеко не всегда, по грешности своей, мы добро выбираем. Да, на всё воля Божья, но и наша много значит, главное – распорядиться ею по-доброму и уповать на милость Его…

И зря, ох, зря покинул Кучулук веру отца, матери и наставника своего, и великий это грех – отречься от Христа, за нас пострадавшего; но сказано же – не суди, да судим не будешь. Ибо отвечать за это придется в полной мере ему самому… И не дай только Бог, чтобы вместе со своим народом. И Кехсэй-Сабарах истово и скорбно перекрестился.

Не подобает долго задерживаться путнику на одном месте, и потому он хотел было завтра же ехать дальше, но Кучулук попросил остаться, передохнуть.

Сегун повелел отправить лошадей, на которых приехал Кехсэй-Сабарах, на пастбище, а взамен снарядить более надежных в пустыне походных верблюдов, также выделить и охрану с прислугой. Так что дальше он будет передвигаться, подобно великим тойонам, в крытом паланкине, укрепленном на спине самого большого и сильного верблюда, в нем можно ехать даже полулежа.

На сей раз солнце припекало еще больше. Но бойкие, сметливые, прекрасно знающие особенности пути по здешним местам сопровождающие намного облегчили трудности дороги. Днем укрывались в тенистых местах с водой, двигались только с вечера до утра.

Оказывается, сартелы живут так же скученно, как и китайцы, ибо стеснены огромными пустынями к рекам и оазисам, к укромным долинам. Города, селенья и поля так и кишат людьми и скотом, недостатка в еде и одежде вроде бы не должны испытывать, всего производится много, особенно же развита торговля на многочисленных базарах. Но богатые слишком богаты, а бедные слишком обнищали, и на фоне прекрасных дворцов полно нищих и убогих калек.

Больше всего Кехсэй-Сабараха поразила, пожалуй, многочисленность всяческой охраны. Лучшие из лучших, самые отборные по статям и возрасту люди обязательно торчат где-то в качестве охранников. Днем и ночью следят за каждым хоть сколько-нибудь справным домом и двором, фруктовым садом и даже урожайными полями. Говорят, имеется охрана и у лесов с дичью, у плотин и разводных арыков. Работающих увидишь только на полях да на дорогах со всякой поклажей, а на виду больше торговцы, попрошайки да охрана.

И, наверняка, так усилена эта бездельница-охрана не потому, что делать людям нечего, что властям девать их некуда, а по причине слишком уж умножившихся случаев воровства и грабежа. Но это худой признак… Обычно такое падение нравов, размножение воров и мошенников свидетельствуют, что близок крах страны, что наступили уже времена разброда и шатаний, слабости народной, всеобщего безволия… Это мы знаем, помним… Пронеси, Господи!

И у найманов тоже, должен был признать он, в последние лет пятнадцать-двадцать словно зараза какая пошла по народу, неслыханная раньше, и многих, слишком многих попортила. На взгляд со стороны, Ил благоденствовал, но большинство, начиная с великих тойонов и кончая последним слугой, понемногу превратились в воров, лгунов и взяточников. Всего было в изобилии, так почему и отчего, из-за какой нужды при такой богатой и сытной жизни люди превращались в обирал, рвачей и мздоимцев, откуда появилось столько охотников до праздности и роскоши?.. Как ни пытался Кехсэй-Сабарах уйти от этих мыслей, а они всплывали вновь и вновь. И горько было видеть здесь слишком хорошо знакомые ему картины. Около тридцати лет перед тем падением нравов шли найманы от победы к победе – и, как оказалось, к своему концу. Что-то похожее творится теперь и у кара-китаев, раздобревших и самоуспокоившихся при гур хане Дюлюкю, собирающих дармовую дань с ближайшего десятка соседей.

Почему, из-за чего народы, добившись, наконец, желанного изобилия и благоденствия, начинают меняться в худшую сторону, терять человечность, заповеданное предками благонравие? Вместо того, чтобы крепнуть и развиваться дальше, устраивать жизнь на лучших началах, они словно заболевают какой-то заразной и всеохватной болезнью. Причин этого расслабления народа много, среди них первая, наиболее очевидная – привычка рассчитывать на дармовщину, на слишком легкую жизнь; но она, если подумать, тоже лишь следствие другого, более важного порока – порока управления, когда сама управляющая верхушка теряет настоящую цель, подменяя ее ложными и близорукими, перестает понимать, куда она ведет народ, перестает ставить перед ним большие, отвечающие его духу задачи. И жизнь, как вода в слишком тихой заводи, начинает застаиваться, цвести водорослями, гнить…

Иная здесь и военная организация страны – весьма, по здравому разумению, сомнительная.

Если почти у всех других, известных ему, народов все войска имеют одного главу, а тот, в свою очередь, подчиняется хану, то здесь каждый улус имеет свое независимое отдельное войско. Султан Мухаммет при нужде собирает их в одну рать и снабжает каждое через правителей улусов. Непонятно, для чего заведено такое неустойчивое, несплоченное сборище, – наверное, так повелось исстари. В случае, если правитель какого-то улуса, он же и командующий, не согласится с указом султана, откажется подчиняться, то для его усмирения привлекают войска других улусов… Нет, на поле битвы на такое ненадежное союзное войско особо рассчитывать не придется.

В жизнь сартелов прочно уже вошла магометанская вера. По пять раз в день обязательно собираются вместе в определенное время, чтобы помолиться своему Аллаху. Трудно понять, как можно при таком жестком распорядке дня нормально работать или воевать, но, видно, как-то управляются. Эта требовательная вера диктует весь уклад жизни, едва ль не закабаляет ее. Муллы зорко следят, чтобы все молились и исполняли положенные обряды, и весьма строго спрашивают за неисполнение. По сравнению с ними, оказывается, наши священники-христиане совсем мало вмешиваются в личную жизнь людей, многое отдано на их совесть. А буддийские ламы в основном молятся только сами.