Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Ползут слухи, будто Багдаду очень не по нраву, что в последнее время из всех правителей исламских стран особенно начал выделяться своей независимостью султан Мухаммет, что он становится слишком силен, своенравен и уже подумывает о неограниченной власти над всеми ими, над самим Исламом. И будто бы собирает большое войско, чтобы захватить столицу исламского мира.

Услышав про это еще до встречи с правителем, Кехсэй-Сабарах был весьма огорчен и удручен: «Плохо дело, если не могут уладить даже вопросы единой своей веры… По всему судя, они даже не понимают, перед лицом какой надвигающейся беды все они находятся. А раз не могут найти общий язык даже между собой, то уж с нами это еще сомнительней… Неужели так и останемся наедине с ордами Чингисхана?..»

Султан Мухаммет пригласил его на третий день после прибытия. Гостей проводили в особый, построенный и отведенный именно для приема гостей нарядный дворец, от роскоши убранства которого поистине разбегались глаза.

Оказалось, что Кехсэй-Сабарах здесь не единственный гость. Перед ним пригласили подойти поближе к правителю двух человек в странных, на здешний взгляд, нарядах, прибывших откуда-то издалека, судя по всему – с Запада. Они тоже имели свою собственную охрану.

Султан сидел так далеко, что невозможно было рассмотреть выражение его лица, а голоса разговаривающих сливались в сплошной гул, в котором не различались отдельные слова, и услышать ничего не удалось.

Скоро все повернулись в сторону посланника кара-китаев. Подбежал какой-то звонкоголосый коротышка, произнес так, чтоб слышали все:

– Величайший из великих, могущественнейший из могучих, единственная пята Аллаха, единовластный владыка Западного мира султан Мухаммет хочет услышать, что ты расскажешь.

– Что нового могу рассказать я, живущий в глухом уголке далеких гор, всеведающему владыке? Знаю и вижу меньше, чем хотел бы. Если великий султан скажет, что его интересует, отвечу с радостью, – подойдя на дозволенное расстояние, упав на колени и кланяясь, сказал Кехсэй-Сабарах.

– Говорят, на Памире и поблизости от него живут люди многих и самых разных родов и племен, – сказал султан хриплым голосом. – Это правда?

– Да, правда, людей заставили уйти туда войны, засухи и другие причины.

– И как много найманов?

– Сейчас, по нашим подсчетам, около двух-трех мэгэнов суртов, – ответил он, заранее ожидавший этого вопроса, намеренно малость завысив истинное число.

– А из наших краев сколько откочевало к вам народу?

– Обширность той стороны велика, так что трудно точно подсчитать число постоянно кочующих людей: сегодня они здесь, завтра в другом месте… Но, по примерным нашим предположениям, раза в три больше, чем найманов.

– Вот как?!. – воскликнул султан и переглянулся со стоящими рядом придворными.

Не может быть, чтобы у такой великой страны не было своих лазутчиков, разведчиков в станах найманов и кара-китаев – так же, как и здесь наших… Но, видимо, их подсчеты не сходятся с только что им объявленными. Не слишком ли я преувеличил, встревожился старик; впрочем, здесь в ходу, в традиции все увиденное и услышанное для пущего впечатления преувеличивать в несколько раз. Про него же подумают, скорее всего, что не хочет назвать истинные цифры, уменьшает их; значит, он все правильно делает… В такой благодатной стране рождаемость высокая, и потому они могут посчитать несколько мэгэнов силой, не заслуживающей внимания. Отношения же, как известно, зависят от того, какое значение придают силе другой стороны. Пусть пока так, а потом видно будет. Когда сложится другой расклад сил, исходя из него и будем строить свои взаимоотношения…

Когда султан замолчал, его окружение наперебой забросало старика вопросами:

– А вера у вас какая?

– Сколько жен вам разрешается иметь? И сколько жен у тебя лично?

– А вы не едите собак?

– Говорят, у найманов и кара-китаев один корни?

– А монголы, рассказывают, едят человечину – это правда?

– Нашли ли вы место захоронения кладов Тайан-хана?

Кехсэй-Сабарах начал было отвечать, но когда посыпались столь нелепые вопросы, замолчал.

Султан не останавливал своих людей, молча перебирал и внимательно рассматривал крупные самоцветные бусы, изредко взглядывая на него.

– Здесь присутствуют только крупные, особо почитаемые тойоны, – сказал старик с белой пышной бородой, стоявший по правую руку от султана. – Почему ты не отвечаешь на их вопросы?

– А я считаю себя гостем, прибывшим из далеких краев не под конвоем, а по личному приглашению высокочтимого мною султана, – спокойно, но с некоторой долей надменности произнес Кехсэй-Сабарах. – Или я ошибаюсь? Если ошибаюсь, могу поправиться.

– Ты прав. Мы пригласили тебя на встречу с ближайшим и высшим окружением султана как выдающегося полководца великого народа.

– В таком случае не должны нарушаться наш этикет, наши правила приема высокого гостя. В том числе и круг вопросов, которые не приличествует задавать ему, хотя я не знаю, может, всех ваших обычаев и традиций, – твердым голосом сказал Кехсэй-Сабарах. – Главный же вопрос в другом. Сегодня мы, быть может, и утеряли свое право называться, подобно другим, великим народом. Но мы еще можем доказать обратное, стоит нам сесть на коня и всерьез взять оружие в руки…

Судя по тому, как резко замолчали люди, только что свободно переговаривавшиеся, как стих мгновенно гул голосов, слова кара-китайского посланника показались не только странными, но, кажется, и не вполне приемлемыми. Переглянувшись друг с другом, придворные все как один повернулись к султану, но тот продолжал молчать. А старик, стоявший рядом с султаном, объявил, что аудиенция закончена, и пригласил всех к пиршественному столу.

Гостей усадили раздельно, каждого в своё, по роду деятельности, общество. Всегда удивительно, как ремесло, род занятий незаметно и глубоко проникают в человека, начинают проглядывать во всех его повадках, движениях и даже внешности. Кехсэй-Сабарах безошибочно угадал в людях, усевшихся рядом и напротив, военачальников.

Но заинтересованного и дельного разговора не получилось. Судя по их отчужденности, по тому, как стараются они подбирать каждое слово и не задавать лишних вопросов, они уже прослышали, что ему предложили должность начальствующего над конными войсками, а то, гляди, и выше. Иначе они, считая себя выдающимися военачальниками, которым нет поблизости равных и победам которых нет числа, не стали бы особо церемониться, держались бы раскованнее, и им нашлось бы о чем поговорить с союзником.

И если чуть внимательней вглядеться в их лица, то едва ли не на каждом увидишь печать придворного чопорного лоска, почти стершего военную прямоту и грубоватость, столь полезные в деле. И среди них почти нет молодых. Многие не просто преклонного, но даже и дряхлого возраста. И это тоже недобрый признак.