Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Кехсэй-Сабарах рассчитывал, конечно же, не на один этот общий прием у султана, знал, что будет и другой, иначе его приезд сюда попросту не имел смысла. И решил по возможности ускорить, подтолкнуть встречу с правителем, дипломатично осведомившись у одного из ближних советников его, собираться ли ему в обратный путь. Не прошло и часа, как ему сообщили, что султан хочет видеться с ним один на один. А пока в сопровождении нескольких высоких чинов его повели на ознакомление с одним из тумэнов, стоящим неподалеку от дворца – скорее всего, лучшим, образцовым. И там среди начальников он увидел считанное число молодых лиц, даже арбанаями-десятниками оказались зрелые мужчины. Основная же сила войска султана – пехота, как и у китайцев. А конные части составляли всего одну треть войска, если не меньше, и значит, о подвижности и маневренности армии говорить нечего. В лучшем случае, ей за крепостными стенами сидеть, временами делая вылазки, а не в поле выходить против стремительных конных тумэнов Чингисхана…

Он с немалым удивлением увидел за эти дни, что султан во всем устройстве страны словно копирует опыт кара-китаев, с которыми соперничали еще и отец, и дед его. И огорчился тем несказанно, потому что некому теперь, кроме этих двух народов, остановить беду, надвигавшуюся с востока. Только на них и была надежда. Была…

Все здесь застит внешний лоск, показная роскошь. И никому нет дела до того, есть ли за этой видимостью силы и богатства подлинная мощь, никто не желает знать истинного положения вещей. Не хотят, и уже, наверное, не могут видеть, ибо человеку тут, в течение многих десятилетий не знавшему ничего другого, не с чем просто сравнить нынешнее состояние своей страны. Чтобы улучшать, надо хотеть этого и знать – в какую сторону; а здесь все в правящем сословии довольны, глаза и уши заплыли жиром, мускулы одрябли, ум притупился в бездействии и лени.

Да, они явно довлеют над ближайшими соседями и гордятся этим, но знак ли это настоящей силы, много ли чести довлеть над слабым? Не было еще такого, чтобы кому-то сослужила добрую службу переоценка собственных возможностей.

Поздно теперь ему, старику, злорадствовать над собственным вождем, умершим в позоре, в кандалах Тайан-ханом, но как он, бедняга, возвеличивал свои заслуги в последние перед разгромом годы еще мирной жизни, как важничал! Окружил себя беззастенчивыми льстецами, подхалимами, лицемерами, без конца фальшиво восхвалявшими его. А правдолюбцы, прямолинейные и честные люди государственного дела были или оттеснены, или сами отошли, оскорбленные. Неловко и стыдно было им наблюдать за все усугублявшимися капризными повадками правителя, слышать его самовлюбленные речи.

И теперь, когда Кучулук поднялся на вершину власти, начинают и в нем вылезать понемногу те же самые, слишком хорошо знакомые черты, повадки в поведении. Но там-то понятно, почему: сказывается наследственность, кровь предков. Но отчего же так разительно напоминает ему этот правитель чужой страны Тайан-хана? Почему, впервые попав в этот совершенно чужой ему роскошный дворец, в это разодетое и явно ожиревшее придворное войско с другой вроде бы организацией и уставом, он сразу же отчетливо увидел все их слабые стороны, все упущения и недочеты?.. Хотя – не хотел видеть этого! Ибо для него это было крушением последней надежды…

Значит, внутренний разлад и распад уже явственно проступают наружу и заметны со стороны даже мимолетному взгляду. Но и все же странно… Если с кара-китаями и найманами все можно было объяснить общими корнями, сходными условиями бытования на земле, то здесь, в совсем другом, инородном мире, он не должен был бы видеть все насквозь. Объяснить это можно было только одним: признаки распада, государственного вырождения и разложения, увы, одинаковы в любой стране, в любом народе. Так что тревога его совсем неслучайна, и возникнув сразу, стала маять его неспроста…

К султану повели его, когда последние солнечные лучи еще освещали верхушки деревьев.

На этот раз его почему-то очень тщательно обыскали. И по дороге охрана несколько раз менялась… Неужели так боится он, могущественный, покушений? Значит, есть на то основания… Пройдя по каким-то темным подземным ходам, вышли под высокие деревья. За это время уже успело стемнеть, и между ветвями замерцали первые звездочки.

Султан встретил его один, без какого-либо советника или писца; и опять мелькнула мысль – никому не доверяет? Сопровождающие, усадив Кехсэя-Сабараха на заранее подготовленную меховую подстилку, мгновенно исчезли, словно растворились в густой тени деревьев.

– Я пригласил тебя отдельно ото всех этих пустословов, чтобы поговорить наедине, – начал разговор султан, щурясь и вглядываясь в него. – О твоих победах еще в детстве мне рассказывал отец. Он очень горевал, что не у него родился такой выдающийся воитель, как ты… Сегодня мне удалось расширить границы своих земель до южных морей, но нет и у меня такого человека, кто уверенно взял бы на себя руководство всем войском…

– Да, это порой непросто решить, – не удивился Кехсэй-Сабарах. – Точно так же недавно пенял на судьбу гур хан Дюлюкю.

– Оказывается, у нас с гур ханом схожие заботы? Скажи мне, почему у нас не вырастают талантливые полководцы?

– Это вопрос не ко мне, о великий. Я просто воин, который всю жизнь не вылезал из походов. Знаю только, что их рожают не женщины, а поле праведной битвы.

– Наверное, так… А здесь я совершенно все должен делать сам, только тогда что-то получается. Без меня даже самую малость превращают в предлог для споров и ссор, борьбы мелких честолюбий! – с большим раздражением вдруг произнес султан – видно, вырвалось наболевшее. – Как их заставишь согласно думать?!.

– Все большое приходится начинать с малого – в любом ремесле, в каждом деянии… Наш хан когда-то ставил перед нами задачи, а как, каким способом выполнишь ее – думай сам, решай сам, но и отвечать за все самому. Доверял нам, молодым, выращивал смолоду, а доверие – оно лучше всякого поощрения. Помучаешься, конечно, но все равно находишь решение, привыкаешь все брать на себя… Не знаю, как у вас, а у кара-китаев, по моим наблюдениям, гур хан с какого-то времени перестал отчего-то доверять своим помощникам, за все брался сам, распоряжался лично. Без него, казалось, войско даже и за стены укрепления не могло самостоятельно выйти. И люди понемногу привыкли никому, кроме гур хана, не подчиняться, ни на кого не надеяться… Но все же нашел он, как выйти из тупика своего…

– Да?.. Ты, конечно, хорошо все это выразил… – султан помолчал грустно, о чем-то своем думая, опустив взгляд. – Значит, ты говоришь, что доверие к военачальнику – хорошее поощрение для его роста? Как просто и мудро. Я бы тоже наделил полным доверием человека, способного сплотить людей, повести за собой. Но если бы мы еще были единым, одного корня народом, как вы, найманы… А мы только на словах тюрки, на самом же деле – сброд из десятков разных племен. Попробуй кого-нибудь случайно похвалить, не похвалив другого… Да тот будет смертельно оскорблен! Из-за этого при назначении на должность уже на возможности, способности человека почти и не смотришь, главная задача – соблюсти какое-никакое равновесие между ними в чинах… – Голос султана окреп, наполнился раздражением и злостью. Он вскочил, быстро заходил по громадному цветастому ковру, при этом заметно стало, что он высок, строен и крепко сложен. Энергии ему хватало, но вот ума… Кехсэй-Сабарах с печалью понял, что тот не услышал и половины того, что сказал ему он, и все твердил про свое. – Постоянные раздоры, склоки, соперничество, зависть…