Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

Король должен был обещать честным словом, что не будет отвечать Дюваль, забудет о ней и предоставит эту жертву его легкомысленных склонностей ее собственной судьбе.

Так окончилась эта сцена, о которой Бозе никому не упомянул ни словом, потому что никто более его не боялся прогневить всемогущую «государыню» . Его политика заключалась в том, чтобы продвигаться вперед тихо и такими дорогами, где никто не мог ни выследить, ни подстеречь его. Многие считали его за простодушного старичка, потому что он говорил мало и показывал, что ничего не знает.

Об утренней сцене, вероятно, никто бы не узнал, если бы этого не рассказал сам король. Он сам, сидя вечером в небольшой компании, собравшейся у него в малой придворной столовой «запивать шведа» , после нескольких бокалов сказал, шутя, Фюрстенбергу:

— Ужасно жаль, что сегодня утром не ты вместо старого Бозе пришел с бумагами из Польши! Уж надеюсь, ты бы помирился с Ко́зель, если б увидел ее в том наряде, в каком она представлялась сегодня старику.

— Что ж это было? — спросил Фюрстенберг. — Ведь графиня не встает еще с кровати?

— Вот потому-то она и соскочила с нее как лежала, в одной рубашке, и устроила мне страшную сцену за бедную Генриетту. Я думаю, на свете нет женщины ревнивее. Право, я не удивлюсь, если она когда-нибудь в припадке ревности исполнит свою угрозу застрелить меня. Она не расстается с пистолетом.

Фюрстенберг потихоньку обвел глазами всех присутствовавших и, удостоверясь, что между ними нет ни одного из тайных друзей Ко́зель, а напротив, все ее недруги, отвечал:

— Что графиня так ревнует ваше величество, это, конечно, никого не удивляет, но мне кажется, при этом графиня Ко́зель и сама должна бы, по крайней мере, не давать повода ни к каким подозрениям и ревности.

Король медленно поднял голову и, сдвинув брови, холодно произнес:

— Мой любезный Фюрстенберг, кто говорит что-нибудь подобное, тот, конечно, должен заранее хорошенько взвесить свои слова и пораздумать о последствиях… Ты, конечно, сам понимаешь, что на том, что тобой сейчас сказано, останавливаться нельзя. Прошу тебя объяснить мне, как должно понимать твои намеки?

Князь снова оглянул собеседников и отвечал:

— Это в порядке вещей, государь: уж если у меня вырвалось это слово, то я не могу оставить недомолвки… Впрочем, ведь не я один, а все мы здесь смотрели на поведение графини в отсутствие вашего величества. Спросите кого угодно о том, как веселилась здесь графиня… Дворец ее всегда был полон гостей, между которыми было множество обожателей, из которых не у всех было равное счастье. Старший граф Лехерен, например, пользовался, конечно, некоторой особенной благосклонностью графини: он почти никогда не оставлял ее и частенько уходил от нее около полуночи, иногда вместе со своим братом, а иногда и совсем один.

Эти два графа Лехерен несколько месяцев назад приехали в Дрезден искать счастья при саксонском дворе. Старший был очень красив собой, с чисто королевской осанкой, человек недюжинного ума и образования. Младший, мало в чем уступавший своему брату, был мальтийский кавалер и предназначал себя к духовному сану. Двор уже видел в них опасных карьеристов, так как король весьма охотно окружал себя иностранцами, и поэтому Фюрстенберг захотел сделать их подозрительными в глазах короля, чтобы этим сразу повредить и Ко́зель и выжить из Дрездена старшего Лехерена, выдающиеся способности которого могли открыть ему дорогу.

Август выслушал все это совершенно равнодушно, но и Фюрстенберг и все присутствовавшие, зная, как король умел не выдавать своих впечатлений, все-таки видели, что пущенная Фюрстенбергом стрела попала в цель и нанесла рану.

— Все ты это вздор говоришь! — проговорил Август. — Это тебе просто-напросто диктует твоя злоба к Ко́зель. Ты знаешь, что она тебя не жалует, так вот и ты ей платишь тем же. Что же такого, что она принимала гостей? Неужто, по-твоему, она должна была без меня мучить себя тоской в четырех стенах? Ей было нужно развлечение, а Лехерен приятен и остроумен, вот и все.

— Государь! — возразил простодушно наместник. — Во всяком случае, то, что я сболтнул, сорвалось у меня совершенно невольно. Я ведь не донос делаю… Я пользуюсь милостивым расположением вашего королевского величества, и благосклонность графини для меня уже менее драгоценна; но как преданный ваш слуга я, конечно, скорблю, видя с вашей стороны такую преданность и сильную любовь, а с другой — такую неблагодарность.

Август нахмурился и, не тронув стоявшего перед ним бокала, встал с места.

По впечатлению, произведенному всем этим на короля, Фюрстенберг понял, что его затея проиграна.

Когда Август желал избавиться от какой-нибудь из своих фавориток, он бывал рад предлогу приревновать и даже сам подсылал к ним своих придворных, чтобы спровоцировать и обвинить в неверности, но сейчас его волнение показывало, что к Анне Ко́зель он еще неравнодушен.

В этот же день графиня совсем встала на ноги.

Не желая более продолжать вечерний пир, Август кивком головы распрощался со своими гостями и вышел в кабинет.

Фюрстенберг и придворные расстались с королем в изрядной тревоге за то, как все это разыграется.

Случилось, однако, что весь этот застольный разговор был подслушан самым преданным Анне Ко́зель человеком, именно Закликом, которого графиня послала к королю с запиской. Не смея прерывать пирушку, Заклик, имевший свободный к королю доступ, выжидал за большим буфетом удобной минуты, когда ему можно будет передать королю конвертик. Тут он и услышал, что Фюрстенберг рассказывал о Лехерене.

Опасность, угрожавшая Анне, придала Заклику находчивости и смелости. Он решил, что ему теперь отнюдь не должно показываться его величеству, и потому, не отдавая ему записку, осторожно выбрался из столовой и, побежав назад, домой, постучался в спальню графини.

Ко́зель хорошо знала преданность Заклика. Поэтому, когда он вошел к ней с бледным лицом, она тотчас же поняла, что случилось что-то необыкновенное, и, вскочив с места, воскликнула:

— Что такое? Говори скорее, что случилось с королем?

— С королем ничего не случилось, — отвечал Заклик, — и я, быть может, виноват, что позволил себе вернуться… Но то, чему я был свидетелем, то, что я слышал… мне кажется, я должен был все это сейчас же сказать вам…

И вслед за тем он торопливо, дрожащим голосом передал Анне, слово в слово, весь разговор Фюрстенберга с королем. Графиня Ко́зель выслушала его с пылающим лицом; это ее оскорбило и взволновало. Она взяла из рук Заклика свою записку и отослала его. Сама не зная для чего, она оставила спальню; Анна прошла в огромную залу. Хотя в тот вечер не было никакого приема, однако, зала была освещена, как обычно. Стены ее были увешаны портретами Августа II и картинами, представлявшими разные сцены из его жизни. На одной из них была представлена его коронация.