Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

— Однако, что же это значит?

— Что такое?

— Куда мог деться этот изумруд?

Ко́зель пожала плечами и обратилась к служанке, но та отвечала, что она уже четыре дня не видит этого кольца на руке графини.

— Четыре дня !.. Как раз четыре !..

Август рассчитал, что это точно совпадало с отъездом графа Лехерена, а о том, что изгнанный красавец приходил прощаться с Ко́зель, Август, конечно, отлично знал.

— Гм!.. Да… так его уже четыре дня нет! Ну так и не ищите его более напрасно! — сказал насмешливо король. — Я, может быть, мог бы вам и сказать где он, но… не нужно!

Ко́зель немного смешалась, король рассердился. Графиня готова была упасть в обморок, как вдруг кто-то постучался в двери, и прежде чем Анна обернулась, на пороге показался Заклик.

— Прошу милостиво простить мне, что я прихожу сюда! — начал он. — Но мне сказали, что ваше сиятельство изволите искать ваш перстень. Вот он! Час тому назад я нашел его возле вашего рабочего столика и ждал удобной минуты, чтобы подать вам.

— Подай! — воскликнул король и взял перстень.

Ко́зель даже не взглянула и не уронила ни одного слова, но когда Август передал ей перстень, она молча надела его на палец и, взглянув негодующим взглядом на короля, вышла в другую комнату.

Для успокоения Августа ничего другого не требовалось, теперь он готов был умолять графиню о прощении и, получив его не без некоторого труда, провел потом весь день безвыходно у своей возлюбленной.

Случай этот укрепил доверие Августа к Анне и усилил ее власть над ним. Враги должны были притихнуть.

После полуночи король прошел переходами в свой кабинет для совещания с ожидавшими его там министрами. Карл XII тяготил своим присутствием несчастных саксонцев и не скрывал своего неуважения к Августу. Молодой завоеватель, которому было тогда всего с небольшим двадцать лет, представлялся всем чем-то вроде Аттилы, святотатственно посягающего на просвещенную жизнь культурного края.

Между тем, чуть король удалился заниматься делами, сияющий на пальце у графини изумруд напомнил ей о Заклике.

Она позвонила и велела явившемуся на зов карлику тотчас же позвать к ней Заклика.

Раймонд явился; он знал, что дело не обойдется без бури, и не только был взволнован, но даже дрожал.

Графиня нетерпеливо ходила по комнате и при появлении Заклика нахмурила брови и грозно спросила:

— Кто вам позволил изменять мои приказания? Что это за дерзость?

Заклик едва смел поднять глаза и, стоя с опущенной головой, отвечал:

— Я виноват, графиня, но… я хотел сберечь вас…

— Я не нуждаюсь ни в чьей опеке!.. Я в своих слугах желаю видеть одно послушание и ничего более: их ума мне не надо… А их чувства, какие бы они ни были, я презираю.

Заклик стоял молча.

— Что же, — заговорил он после паузы, — вам, графиня, стоит сказать одно слово, и меня завтра же посадят в Кенигштейн или повесят на рынке. Но я сделал свое дело: я поступил, как мне велела моя к вам преданность, и буду рад умереть.

— Умереть! — повторила, немного смягчая свою суровость, графиня. — Что мне до этого? Но почему вы знаете, что вы мне оказали всем этим услугу? Может быть, вы, избавив меня от минутной неприятности, огорчили гораздо более тем, что не исполнили в точности моего приказания?

— Позвольте мне оправдаться…

— Чем вы можете оправдываться?

— Тот… кому вы изволили приказать отдать этот перстень…

— Ну!

— Он получил перстень!

— Что вы такое лепечете, я вас не понимаю.

— У меня был перстень, как две капли воды, похожий на ваш… Мне дал его один магнат из Богемии, Штернберг.

— Ага, я догадываюсь! Вы отдали Лехерену перстень, который подарил вам Штернберг?

— Виноват, графиня, я это сделал.

Ко́зель посмотрела на него с изумлением и, совсем изменив тон, проговорила:

— Вы хороший человек, Раймонд, и заслужили награду!

— Я желаю получить только одно прощение, — возразил Заклик, — награды я никакой не приму, графиня.

И с этим он поспешно отступил.

Графиня молча подошла к своему верному слуге и молча подала ему перстень, предназначавшийся Лехерену, но Заклик, вздрогнув и упав на колени, воскликнул со слезами:

— Нет, воля ваша, графиня, не платите мне, не оскорбляйте меня, когда я так счастлив!

— Так счастлив , — прошептала графиня, и ее белая ручка тихо поднялась к губам стоявшего перед нею слуги.

Раймонд благоговейно поцеловал эту руку и, выйдя за двери, заплакал слезами, в которых были и радость, и горе, и счастье, и мука. Графиня осталась одна; ей вспомнился давний Лаубегаст и этот влюбленный в нее детина, она прищурила свои очаровательные глазки и, вздохнув, промолвила:

— Бедняки умеют любить! — И отправилась в свою опочивальню.

Карл XII не давал ничем уломать себя. К великолепному Августу он относился почти презрительно. Получая приглашения на королевские охоты, он посылал вместо себя кого-нибудь из придворных, а сам занимался военной муштрой новобранцев. Мир был заключен и подписан, и несчастный Паткуль был выдан, а Карл XII все еще сидел в Саксонии, и никто не мог сказать, когда он уйдет восвояси.

Такое унижение и тяжелое бремя не могли не пересилить всякое терпение, и это случилось. Смелость шведа, разъезжавшего по завоеванному краю в сопровождении каких-нибудь двадцати — тридцати всадников, породила довольно небезопасные для него замыслы.

Однажды утром во время приема министров королю доложили о старом графе Шуленбурге. Ветеран тотчас же был принят, и так как он просил аудиенции, то все другие удалились, а Шуленбург остался с королем с глазу на глаз.

— Что скажешь, генерал? — спросил Август. — Быть может, принес радостную весть, что шведы уходят?

Граф Шуленбург болезненно усмехнулся.

— Нет, государь, — отвечал он, — швед-то не уходит, а его надо выпроводить.

— Каким же способом?

— Способ бы нашелся.

— Я, признаюсь, его не вижу, разве господь Бог ниспошлет под твою команду свое войско с Михаилом архангелом во главе.

— Чудеса в этом роде редки, государь, и ждать их напрасно! — отвечал Шуленбург. — А мне кажется, что при небольшой решимости мы могли, может быть, справиться со шведом и своими средствами, без архангелов.

— Я, право, не понимаю, на что ты намекаешь?..

— Намек мой прост и ясен, ваше величество: шведов, разбросанных по всей Саксонии, всего каких-нибудь двадцать тысяч. Это ничтожно, а сильным эту горсть делает только один смельчак. Если бы не было его, то все остальное ничего бы не стоило.

— Но ведь он есть !

— Да, в том-то и дело, что он есть, то есть до сих пор он есть, но его может не стать.

— Как же это сделать?

— Как, государь?.. Мало ли как это делают! Я полагаю, что если, например, его захватить, то ведь остальные нам не будут страшны.