Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

Ее прекрасная фигура и в таинственных складках накидка обратили на себя внимание Августа, и он тотчас же подошел к ней.

— Клянусь честью, — заговорил он, — ты меня заинтересовала, милая маска! И знаешь ли, именно чем? Я был уверен, что знаю здесь всех женщин, но оказывается, что одной не знаю, и эта одна ты и есть.

— Какое счастье быть для тебя не тем, чем все! — отвечала, изменяя голос Анна. — Я очень рада, что ты меня не знаешь.

— А ты меня знаешь?

Парадное украшение коня к свадьбе Августа III

Праздник-карусель в Цвингере

— О, конечно, у меня нет исключений: я всех знаю.

— Вот как! Кто же я?

— Ты здешний палач.

Король вздрогнул и гордо выпрямился.

— Что это? — спросил он. — У тебя, маска, кажется, очень грубые шутки.

— Да я и не думаю шутить, я говорю правду.

Август посмотрел на нее и сухо заметил:

— Если вы меня знаете и все-таки решились сказать мне в глаза такую дерзость, то и я удивлю вас и скажу вам, что и я вас знаю.

— О, какой вздор! — отвечала сквозь веселый, беспечный смех Анна Ко́зель.

— И правда, я, кажется, ошибся! — проговорил обманутый этой беспечностью Август. — Вы не можете быть тою, за которую я вас принял.

— А можно узнать, за кого я была принята?

— Зачем?

— Ну так, ради любопытства, ведь женщины суетны, а мужчины… хорошие мужчины всегда бывают к ним добры и любезны. Так кто же эта та , за которую я была принята? Может быть, тут ошибка, может быть, я-то и есть она?

— Нет, этого не может быть.

— Почему?

— Почему? Ну, потому что ее здесь нет.

— Она могла приехать.

— Она этого не смеет сделать.

— Что такое «не смеет сделать»? Ха, ха, ха! Женщина и чего-то «не смеет сделать»?

И она опять так рассмеялась, что Август дрогнул, заслышав в этом смехе знакомую нотку, а она, не дав ему опомниться, шепнула ему одно слово на ухо и, юркнув в толпу, смешалась с нею, прежде чем Август успел пожалеть, что не схватил ее за руку и не удержал.

Скрывшись в толпе, Анна пробралась в темный закоулок, оказавшийся между стеной какого-то здания и примыкавшим к нему балаганчиком, и проворно сняв с себя накидку, вывернула ее на другую сторону, которая была подшита красной материей, и в этом новом наряде стала пробираться к выставке, за которой в костюме трактирщицы, торговала Денгоф.

Обе фаворитки сейчас должны были встретиться лицом к лицу.

Денгоф помещалась в одном из трех красивых балаганчиков, устроенных против самой ратуши. Здесь торговали три дамы: Белинская, Поцей и Денгоф, которой помогал граф Фризен; он стоял возле сестры фаворитки с гитарой, которая висела у него на перекинутой через плечо ленте, и занимал дам забавным разговором. Впрочем, тут было много и других блестящих кавалеров, между которыми были заметны Монтаргон и французский посланник Безенваль, умевший заставлять всех смеяться от его остроумных и порою едких замечаний.

Ко́зель, подойдя близко к этой группе, пристально рассмотрела Денгоф, а потом, когда та обратила на нее внимание, тихо подошла и сказала:

— Милая торговка, умилосердись над жаждущею, дай мне стакан лимонаду!

Денгоф подала ей стакан, и когда та, приподняв кружева своей красной маски, стала пить, беспокойно следила за пристально устремленным на нее взглядом Анны. Глаза Ко́зель смотрели на нее зло и насмешливо, а прекрасная рука, держа стакан, слегка дрожала.

— Благодарю! — проговорила она, выпив лимонад, и, подавая Денгоф червонец, добавила: — Вот тебе и плата за то, что ты отвела мою душу; я ведь знаю, что ты без платы ничего не делаешь, не правда ли?.. Что же ты не хочешь мне ответить, или не хочешь и словечка даром вымолвить? О, какая расчетливая! Или ты, может быть, не говоришь с масками?

Денгоф растерялась и беспокойно посматривала на сестру и мать, которые не обращали на нее никакого внимания и звонко хохотали под забавные речи Безенваля.

— Оставь их! — сказала, все смелее приступая, Ко́зель. — Я сделаю тебе удовольствие и буду говорить с тобой без маски. Смотри!

И графиня, приблизив свое лицо к лицу Денгоф, приподняла свою маску и, не удерживая более всего душившего ее негодования, прошептала:

— Смотри, смотри! Я хочу, чтобы мое лицо навсегда осталось в твоей памяти. Это лицо твоего смертного врага. Я та, с которой ты так боялась встретиться, и вот, однако, встретилась… Не бойся, пока ты не зовешь никого на помощь, я тебе вреда не сделаю, я только хотела тебя видеть для того, чтобы сказать тебе в глаза, что я тебя презираю!

И с этими словами Анна опустила на лицо маску и быстро исчезла в толпе, между тем как перепуганная Денгоф наделала тревоги; тут явился сам Август, все заговорили, что здесь ходит Ко́зель; сделано было распоряжение ее арестовать, а для того, чтобы она не могла скрыться, немедленно приказано было затворить все городские ворота и не выпускать ни одной женщины. Но так как распоряжение это не распространялось на мужчин, то Заклик нашелся завести графиню к Леману, где они добыли мужскую шляпу и плащ, в которых Анна под видом молодого человека, сопровождаемого слугой, и выехала благополучно из Дрездена.

И в то время, как графиню Ко́зель искали в Дрездене да в Пильнице, она уже удалялась по дороге к Берлину.

Берлин в первой четверти XVIII столетия был, конечно, совсем не то, что нынешний Берлин, хотя он и тогда имел уже все задатки образовать казарменную столицу. В самом расположении города и в характере вновь возводимых зданий преобладали единообразие и ранжир, не оставлявшие никакого места вкусу и фантазии. Систематическое правительственное опекунство чувствовалось во всем: все было под наблюдением и велось по установленной форме.

После относительно небольшого, но изящного Дрездена Берлин должен был показаться Ко́зель очень скучным, тем более что у нее был целый ад в душе. На улицах видны были только почти одни солдаты, рожки и барабаны которых нестерпимо надоедали. Несмотря на то, что Берлин насчитывал уже пять кварталов, везде казалось очень безлюдно. Из знаменитых впоследствии зданий тогда в Шпандаузском предместье уединенно стоял дворец королевы, а в Стралаузском — бельведер короля. Все здесь было ново и, сдавалось, еще ждало притока людей и начала жизни: на широких площадях, напоминающих целые степи, скучали кое-где расставленные статуи, но на Шпрее был уже каменный мост, который назывался «новым мостом».

Королевский дворец еще строился и мог бы быть очень хорошим зданием, если бы Шлухтер имел чувство меры и не увешал его венцами до такой степени, что они закрыли все стены.

Берлин имел уже тогда театр, картинную галерею, библиотеку, музей. Правда, все это было устроено наскоро, без особенно тяжелых пожертвований; по крайней мере, здесь не жертвовали людьми за вещи, как водилось в Дрездене, где меняли солдат на фарфоровую посуду и безделушки.