Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

Ван Тинен смотрел на нее с живейшим сочувствием и ничего ей не отвечал.

— Что же, — продолжала она, — договаривайте, чего еще могу я бояться?

— Уезжайте отсюда!.. Более этого я ничего не могу вам сказать, — отвечал Ван Тинен, чувствуя, что говорит то, о чем ему отнюдь не следовало бы говорить.

— Как? — спросила Ко́зель. — Уехать из Берлина? Зачем это? Разве я и здесь еще не в безопасности? Нет, я здесь под покровительством прусских законов; а король Фридрих не выдает так людей, как Август выдал Паткуля.

— Я более ничего не скажу, — тихо уронил Ван Тинен и взялся за шляпу.

— Прощайте! — отвечала ему равнодушно Ко́зель.

— Прошу вас верить одному, что мне глубоко и искренно жаль вас, — проговорил, откланиваясь, Ван Тинен.

— Хорошо, я готова этому верить, — отвечала, сухо поклонившись ему, Ко́зель, и с этим они расстались.

Придворная жизнь в Дрездене продолжала идти своим порядком, но в Августе начинали замечать некоторое утомление и скуку: он как будто уже устал развратничать , и во всех его новых сношениях с женщинами не было и тени любви или привязанности, которыми несколько опоэтизировались прежние его интрижки.

Он, видимо, старел; ничто его не забавляло, и он зевал дома, зевал на пирах и увеселениях и часто сердился.

Самые развлечения его стали еще грубее: он теперь больше всего любил смотреть, как большие меделянские собаки берут на садке сильного медведя или как издыхает в агонии несчастный раненый олень. К этим же диким удовольствиям он приучал и своего юного сына. Кровавые травли составляли теперь резкий контраст с прежними картинами его наслаждений среди улыбок прелестных женщин.

О Ко́зель он не хотел и слышать, но ему напоминали о ней, запугивая ее мстительностью: представляли, что теперь на свободе в чужом государстве эта бешеная, ревнивая женщина может покуситься на священную жизнь Августа.

Король и об этом слушал неохотно, но постепенно стал верить этим словам.

Усердные наушники: Флемминг, Левендаль, Ватцдорф, Лагнаско и Фицтум — тщательно поддерживали в короле это настроение и беспрестанно подсылали шпионов следить за Анной, а в то же время выдумывали средства снова захватить ее в свои руки и, воспользовавшись этим, разграбить ее состояние.

Поэтому когда Ван Тинен вернулся из Берлина, его сейчас же позвал к себе Левендаль и потребовал от него обстоятельного отчета.

— Ну, что же там Ко́зель? — спросил он.

— Несчастная женщина! — отвечал Ван Тинен.

— Да, что она несчастная, в том сама виновата! Сошла с ума на обещании короля жениться на ней! Что, она до сих пор не перестала считать себя правой?

— Кажется, что так; она ни в чем не изменилась.

— Расскажите мне все, что вы видели и что от нее слышали.

— Она все такая же, как была: упрямая, вспыльчивая, гневная и прекрасная…

— Подурнела?

— Нисколько.

— Может ли это быть?

— Уверяю вас: ни время, ни горести точно не имеют над ее наружностью никакой власти.

— Тем хуже.

— Что вы изволили сказать?

— Я говорю, тем хуже ей, а нам тем более причин опасаться: король о ней еще помнит. Что же она поет теперь?

— Поет то же, что и всегда пела.

И Ван Тинен сообщил в общих чертах известный нам разговор его с Ко́зель.

Левендаль, отобрав эти сведения, тотчас же отправился с ними к Денгоф и передал ей все, разумеется, с некоторыми преувеличениями и прикрасами, прося ее всячески действовать на короля, чтобы он обеспечил свою дорогую жизнь от угроз этой безумной ревнивицы. Денгоф и ее сестра Поцей, по правде сказать, не совсем верили в эту опасность, но Левендаль привел им на память, как Анна явилась из Пильницы на маскарад, и сказал, что так же легко она может в один прекрасный день явиться и из Берлина. Это подействовало на женщин, и они, призвав к общему совету свою почтенную мать, решили немедленно предупредить короля и всячески стараться убедить его в необходимости лишить Анну свободы.

Вечером этого дня были танцы в саду Гесперид при дворце Звингра. Это был очень хороший сад, разбитый в тогдашнем прихотливом вкусе: с цветочными куртинами, обсаженными буковыми деревьями, с фонтанами, гротами и прекрасными статуями. При искусственном ночном освещении цветными фонарями сад был еще лучше, чем днем, и дрезденское общество его очень любило. Посреди сада был просторный и ярко иллюминованный шатер, где танцевали, а аллеи густых померанцевых деревьев и темноватые беседки давали приют парам, искавшим уединения.

Король явился на этот вечер в голубом, отделанном серебром и белым кружевом шелковом кафтане, и такого же цвета платье было на госпоже Денгоф, при которой неотлучно находилась ее сестра Поцей. Эти две примерные сестры не ревновали друг друга и вели дела сообща: так и здесь они обе сразу овладели Августом и, выбрав удобное, по их соображениям, время, успели пролепетать ему надиктованные им фразы о Ко́зель.

Август был не в духе, слушал их неохотно и дело не клеилось. Тогда на помощь дочерям подоспела Белинская, но это окончательно не понравилось Августу, и он, как бы выйдя из задумчивости, с которой слушал их жужжание, сказал Белинской:

— Дорогая моя графиня, вы, мне кажется, уж очень много беспокоитесь за меня. Но вам надо знать, что обо мне пекутся столько прошенных и непрошенных охранителей, что со мною определенно ничего не может случиться, а между тем разговоры об этом так меня утомили, что я всегда рад, когда их не слышу. Пойдемте-ка лучше что-нибудь пропляшем!

И он встал и, взяв под руки ее дочерей, отправился к танцевальному шатру. Таким образом, первая попытка была вполне неудачна, но зато она в тот же вечер была возобновлена другими лицами: Левендалем и Флеммингом. То же самое, что дамы говорили королю перед танцами, эти государственные люди повторили ему после ужина за вином; король дал им говорить и слушал их, но его брови несколько раз нахмуривались, и он наконец не выдержал и сказал с сильным сарказмом:

— Послушай, Левендаль, ты, должно быть, черт знает как сильно меня любишь!

— Можете ли вы в этом сомневаться, государь?

— Где тут, мой любезный, сомневаться, когда ты мне выдаешь с головою женщину, с которой ты и в родстве, да и, кажется, немало ей обязан… Откровенно скажу: ты меня, братец, удивляешь; я бы на твоем месте учился быть благодарнее; а о себе я сам позабочусь.

Левендаль умолк; но в тот же вечер подсунул на глаза королю Ван Тинена с его известиями из Берлина, однако, король и этого не захотел слушать. И вот тогда-то, может быть, зародилась мысль добывать Анну Ко́зель через Берлин.

Графиня Ко́зель не желала жить в Берлине открытым домом, но ей это, однако, не удалось: ее красота и своего рода известность, а также ум и приятность — все это делало ее интересной для многих; притом же в Берлине тогда все так скучали, что гостиная молодой красивой женщины составляла очень привлекательное место, и молодые люди стали добиваться знакомства с графиней.