Юзеф Крашевский - Фаворитки короля Августа II

У торговца, которого звали Трейе, заблестели глаза.

— Спасибо за добрый совет! — воскликнул он, потирая руки. — Право, спасибо, мне бы этого, признаться, и в голову не пришло!

— А мой совет, наверно, будет хорош особенно, если ты, любезный Трейе, согласишься при этом сделать графине маленькую услугу.

— Какую это?

— Самую пустую и безопасную: шепнуть ей потихоньку о ее старом слуге.

— А что же о нем шепнуть-то?

— Только всего, что, мол, ваш верный слуга, который ломал подковы, жив и ходит по белому свету.

— Что ж, это, кажется, неопасно?

— Да уж чего безопаснее! Так скажешь?

— Пожалуй.

— Ну, а если только скажешь, так увидишь, какая будет за это пожива; да еще кроме того…

— Что такое?

— И я еще кое-что за это принакину. Ты какой дорогой пойдешь из Носсена?

— Да этой же самой, праздники близко, а их надо провести вместе с женой и с ребятишками.

— Ну, так и прекрасно: мы, может быть, встретимся.

Трейе, как большинство торговцев, был человек сметливый и ловкий: он, добравшись до местечка, отдохнул и тотчас же отправился в замок. Солдаты хотели его прогнать, но он наделал такого шума, что вышел офицер и, сжалившись над ним, а также желая доставить какое-нибудь развлечение арестантке, послал спросить ее, не угодно ли ей что-нибудь купить у Трейе. Графиня, ради одного развлечения, пожелала видеть Трейе, и когда его ввели к ней, она стала пересматривать его товары, а он, улучив минутку, шепнул ей:

— Меня просили сказать вам, что ваш верный слуга, который ломал подковы, жив и ходит по белому свету.

Графиня чрезвычайно удивилась и, начав как можно более отбирать себе из коробки Трейе, спросила:

— Кто тебе это сказал?

— Он сам, он сам, всемилостивейшая.

— Где ты его видел?

— Я повстречал его здесь в окрестности.

Накупив у Трейе множество вещей для прислуги, графиня отпустила торговца, который оставил замок неимоверно счастливым и заночевал в Носсене.

На следующий день он пошел, как обещал, домой и в миле от Носсена снова повстречался с Закликом.

— Ну, что же? — спросил его Заклик. — Как поторговал?

— А, спасибо вам, поторговал на славу, если бы всегда так торговать, то скоро бы я перестал таскать эту коробку и построил бы себе дом в Дрездене.

— Отлично, а сказали ли вы, приятель, что я вас просил, графине?

— Как же! Как же, сказал, и графине это, видно, было очень приятно.

— Ну, спасибо!

— И вам спасибо, услуга невелика, а я сделал славный оборотец, и мне так весело теперь ехать к детям. Бог вам заплатит за это! Прощайте!

— Счастливый путь!

Между тем в Дрездене над арестованной прислугой носсенского замка производилось строгое следствие, по обычаям тогдашнего сурового времени, когда у обвиняемого добивались признания всеми возможными средствами. Герцог, однако, вел себя так умно, что ни в чем не признался, и его освободили. Женщины тоже выбрались из тюрьмы, измученные и истерзанные, но переполох, поднятый всем этим, не улегся: Август приказал перевезти Ко́зель в тот самый Столпянский замок, где она некогда была перепугана грозою и предсказаниями полоумной вендки.

За два дня перед самым Рождеством в замок Носсен прибыла пустая карета с лошадьми и верховой стражей, которой приказано было немедленно перевезти Ко́зель в Столпянский замок.

Ко́зель, заслышав необыкновенное движение в замке, бросилась к дверям: ей пришло в голову, не дарит ли ей Август к новому году свободу; но дверь отворилась, и к ней вошел чиновник.

— Что тебе надо? — спросила его Ко́зель.

— Мне надо, по повелению его королевского величества, сейчас же увезти отсюда графиню Ко́зель в Столпянский замок, всемилостивейше предназначенный ей для дальнейшего ее пребывания. Прошу вас за мною следовать!

Графиня с криком бросилась к стене, как будто желая разбить о нее свою голову, но ее схватили и почти насильно вывели и усадили в карету, которая 25 декабря 1716 года остановилась у ворот Столпянского замка. Подняв глаза, графиня увидела страшную башню святого Яна, предназначенную для ее заточения, и затрепетала, вспомнив предсказания Млавы.

Старый Столпянский замок, о котором довольно говорилось в одной из глав первой части этого рассказа, представлял самое неприветливое жилище. Прежнее место пребывания мессенских епископов частью было переделано, а частью обратилось в развалины. Комендант замка был Ян Фридрих фон Велен, он занимал неудобную квартиру в одном бастионе, а для несчастной Ко́зель отвели башню, которая еще во время епископов служила тюрьмой; каждый этаж ее состоял из одного обширного каземата со сводами.

Для бывшей владелицы дворца «четырех времен года» должны были служить две комнаты. Нижний этаж башни, засыпанный щебнем, давно уже был необитаем; но два верхних приготовили для графини. В одном из них устроили наскоро кухню и жилье для прислуги, а в другом поместили саму Ко́зель.

Когда графиню ввели в эту шестиугольную комнату, со всех сторон освещенную узкими окнами, с самой скудной и печальной тюремной обстановкой, она оглянулась кругом в страхе и потеряла сознание. Ее привели в себя, но, однако, долго должны были за ней присматривать: как только глаза ее обращались на стены этой тюрьмы и на замкнутые двери, ею овладевало бессильное бешенство, за которым следовали столбняк и слезы.

Велен, старый солдат, никогда не воевавший с женщинами, терял голову и терпение с этой беснующейся гостьей. Первый день рождественского праздника, справляемого во всей Германии с такой радостью у домашнего очага, был отравлен для Белена, и даже его солдаты, стоявшие у дверей каземата, были смущены вылетавшими оттуда стенаниями.

Двое суток Анна провела в таком отчаянном состоянии, что можно было опасаться за ее жизнь, но на третий день она вдруг поднялась с постели и потребовала перо и бумагу. Она хотела писать королю, и желание это было предусмотрено. Ей дали бумагу и перо. Но все письма ее должны были поступать в руки Левендаля со строгим приказом, чтобы прежде него никто не смел их вскрывать.

Август устранил себя от чтения этих отчаянных посланий: он как будто боялся, чтобы они не пробудили в нем чувство сострадания к некогда столь любимой им женщине, и поэтому письма графини заранее были обречены на сожжение. Надо сказать, что и сама Анна ожидала, что такое распоряжение возможно, но она надеялась, что хотя бы одно ее письмо как-нибудь случайно попадет в руки Августа, и потому теперь опять написала письмо и, отдав его коменданту для пересылки, стала спокойнее. Когда первые порывы ее отчаяния улеглись, она с тяжелым чувством стала припоминать окружающую местность, стены замка, которые тогда так устрашили ее своим мрачным видом; гору, покрытую лесом, и голые скалы, и считала себя погребенной здесь заживо.