Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Вдова военного преступника

— Ja. Papa. Ich liebe dich, Papa. Gute Nacht.

Я рассмеялась сквозь слёзы. Мой сын только что произнёс фразу, которую он говорил каждую ночь папе на фото, прежде чем чмокнуть холодное стекло влажным ротиком. «Люблю тебя, папочка. Спокойной ночи». На идеальном немецком, хоть его родным языком и считался английский.

— Ich liebe dich auch, Ernie, — Эрнст поцеловал обе ручки сына, а затем и его макушку. — Спасибо…Эмма.

Он хотел было назвать меня Аннализой, но вовремя поправил себя, чтобы ненароком не скомпрометировать меня. Он всегда старался меня ото всех защитить, с самой первой нашей встречи: от гестапо, от Гейдриха, от Ульриха Райнхарта, от Мюллера, от своего правительства, от американцев наконец… А я в ответ предала его самым подлым образом, сказав «нет», когда должна была кричать «да» изо всех сил.

— Любимый, прости меня пожалуйста за всё!

Я стиснула его обеими руками, прижимаясь к нему всем телом и только сейчас в ужасе замечая, что с ним сделала тюрьма: вместо сильного, крепкого тела, которое я так хорошо знала, я чувствовала кости, самые настоящие кости под тонким материалом рубашки, как будто он отбывал заключение в Дахау, а не в Нюрнберге. Казалось, что он похудел килограмм на тридцать, а то и больше. Я поспешила спрятать лицо у него на плече, чтобы наш сын не заметил бы снова моих слёз.

— Прости, прости меня, родной! — повторяла я между судорожными всхлипами. — Это всё моя вина; я должна была тогда согласиться, нужно было поехать с тобой… Как я только могла тебя отпустить тогда?

— Не говори так, любимая. Это вовсе не твоя вина. Ты совершенно ни в чём не виновата. — Мягко перебил меня он, попеременно целуя то мои волосы, то волосы сына. — Ты всё тогда сделала правильно. У нас никогда бы не было нормального будущего — ты была абсолютно права, когда говорила об этом. Наш сын такого не заслуживает. Нам бы пришлось всю жизнь скрываться, шарахаться от каждой тени, постоянно переезжать с места на место, постоянно жить, оглядываясь через плечо — это было бы просто жалкое существование. Это было крайне эгоистично с моей стороны даже предложить тебе подобное. Я бы никогда не пожелал такой жизни ни тебе, ни нашему сыну.

— Нет же, я ошибалась, я во всём ошибалась! Я просто сама этого не понимала тогда, вот и напридумывала себе каких-то глупых аргументов, только все эти аргументы в конечном счёте ничего не значили, когда я поняла, что навсегда лишусь самого дорогого мне человека! Я не понимала тогда, как сильно я тебя на самом деле любила; не понимала, что жить без тебя не смогу…

— Ну конечно, сможешь. — Его тёплая улыбка не смогла скрыть грусти в его измученных глазах, и то, что он старался меня успокоить, когда самому было в тысячу раз хуже, разбивало мне сердце на миллион осколков. — Ты научишься жить без меня, вот увидишь. Погорюешь немного, а затем привыкнешь. У тебя же есть Эрни; у тебя будет ещё очень много детей в будущем, и я наверняка знаю, что Ген…Германн будет им отличным отцом. Он очень тебя любит, и ты всё сделала верно, оставшись с ним. Вы будете очень счастливы вместе, вот увидишь. Пройдёт несколько лет и однажды, когда будете гулять в Центральном Парке с вашими пятью детьми, ты вспомнишь мои слова и улыбнёшься. Поймёшь, что я был прав.

— Нет! — я отчаянно трясла головой, цепляясь за одежду, что свободно висела на его исхудавшей фигуре, будто стараясь уцепиться за хоть какую-то последнюю соломинку, в то время как неумолимый поток судьбы уже тянул его прочь от меня. — Я не смогу… И не хочу без тебя… Мне никто кроме тебя не нужен! Не хочу я никакого парка, не хочу «нормальной» жизни, только тебя одного хочу, и не важно, где бы мы были — да хоть в землянке посреди леса — мне было бы всё равно, потому что ты был бы рядом! Надо было сказать это тогда тебе, надо было каждый день повторять, как сильно я тебя люблю, и что ты на самом деле для меня значишь! Если бы только можно было всё вернуть назад, я бы считала каждый день, каждую минуту, проведённую с тобой, самой большой драгоценностью в мире! Я бы осталась с тобой и плевать на всё; никогда бы тебя больше не отпустила! Эрни, любимый мой Эрни, я люблю тебя больше самой жизни, я хочу остаться здесь с тобой, в этой тюрьме, в твоей камере; да хоть на полу у входа буду спать, как собака, если они меня внутрь не пустят, только бы рядом с тобой, милый мой, хороший, ангел мой, хочу остаться с тобой до конца, до самой последней минуты, а потом пусть вешают вместе!

Выплеснув всё, что так давно копилось в истерзанной душе, я в голос разрыдалась у него на плече. Эрнст прижал меня ещё крепче к себе, изо всех сил стиснув моё плечо. Он тоже никак не хотел меня отпускать.

— Не говори так, любимая. Я же сдался этим оболдуям, чтобы хоть ты могла жить нормальной жизнью. А ты теперь на эшафот со мной собралась?

Он всё ещё пытался шутить, чтобы приободрить меня хоть немного, но я уже смертельной хваткой вцепилась в его шею, твёрдо для себя решив, что им придётся силой меня от него оттаскивать, но сама я его отпускать не собиралась.

— Я никуда не пойду. Останусь здесь с тобой.

— Ты же знаешь, что это невозможно. Ты только больнее нам обоим делаешь…

— Но я так сильно тебя люблю!

— Знаю, что любишь. И я тебя люблю, больше жизни. Пообещай, пожалуйста, что будешь счастлива.

— Нет, не могу… — я едва могла говорить из-за душащих меня рыданий.

— Пожалуйста, пообещай. А лучше поклянись. Так я буду знать, что тебе придётся сдержать свою клятву, и смогу умереть спокойно.

— Не говори этого, прошу тебя!

— Поклянись. Ради меня. Пожалуйста.

— Клянусь, — я заставила себя выговорить, хоть и чувствовала себя так, будто сердце только что вырвали живьём из грудной клетки.

— Спасибо.

Эрнст прижался губами к моему виску, мягко поглаживая мою спину.

— Эмма? — он снова окликнул меня моим фальшивым именем.

— Да?

— Всегда хотел тебя спросить, да случая не представлялось. В твоей религии, во что вы верите… Есть ли у вас рай или ад?

Его неожиданный вопрос застал меня врасплох, но как ни странно помог унять слёзы, переключив внимание на что-то другое. Я подняла на него глаза.

— Нет. У нас есть что-то наподобие ада, но это временное место, где душа размышляет над содеянным в жизни. Затем она всё равно возвращается на землю — мы верим в реинкарнацию. Что касается рая…то мы верим в рай на земле: человек сам должен его для себя создать.

Эрнст ухмыльнулся, как в старые времена. Если бы только он не был таким бледным и измученным…

— В это я тоже верю. Ты сделала мою жизнь раем. — Он осторожно смахнул слезинки с моих ресниц. — А что там насчёт реинкарнации?

— Каждый человек рождается множество раз. Когда душа готова, она возвращается на землю, чтобы начать новую жизнь.