Элли Мидвуд - Австриец

— Что затеваем? — ещё один эсэсовец подал голос, услышав наш разговор.

— Планируем нападение на этого скота Доллфусса за то, что он над нами учинил, — ответил Бруно, смакуя каждое слово.

— Я — за!

— За что? — следующий в цепочке эсэсовец навострил уши, также откладывая свой молот.

— Нападение на Доллфусса.

— Я — за!

— Если один за, то и все за, — проворчал Бруно и вытер пот со лба тыльной стороной ладони, несмотря на то, что на улице стоял морозный январский день. Но, тем не менее, всего после пары часов безотрывного труда на разработках, мы уже посбрасывали наши пальто и работали в одних рубашках, с паром, поднимавшимся от наших разгоряченных тел. — Я предлагаю, как только выберемся отсюда, поймаем первый поезд до Вены, подловим его, когда он меньше всего этого ожидает, и хорошенько ему всыпем!

— О нет, парой синяков он у меня не отделается! — Я снова осмотрел свои руки и поразмял плечами, пытаясь вернуть хоть какую-то чувствительность в онемевшую спину. — Я этого ублюдка прикончу.

Бруно эта идея ещё больше понравилась, судя по его одобрительному смешку, как и остальным моим товарищам.

— Он впустую говорить не будет. — Бруно подмигнул нашим ухмыляющимся сообщникам, дёрнув большим пальцем в мою сторону. — Он меня однажды чуть не убил, а я, между прочим, его друг! Не хотел бы я встретить его в тёмной аллее, и особенно если он зол, как черт, как сейчас!

Больше смешков и одобрительного говора последовало, пока я не без удовольствия наблюдал за цепной реакцией, что я невольно запустил одной единственной фразой. Слово о моих планах относительно Доллфусса продолжало передаваться по цепочке, находя все больше и больше поддержи среди эсэсовцев, которые были так же «благодарны» нашему любимому диктатору за этот незапланированный «отпуск», как и я. Однако, это не совсем пришлось по нраву надзирателю, главенствующему над нашим сектором, который не особенно оценил нашу говорливость и передышку, что мы решили сделать без его на то разрешения. Быстро — и верно — приняв меня за главного подстрекателя, он направился в мою сторону, с рукой на кобуре.

— Вам кто позволил прекратить работу? — спросил он, хмурясь, но тем не менее сохраняя разумную дистанцию. Мудрое решение, принимая во внимание то, что он едва доставал мне до плеча, даже в его форменной фуражке.

— А у нас перекур, — отозвался я со всем сарказмом и издевкой, какую только мог вложить в голос.

— И кто же санкционировал ваш перекур, номер один-четыре-семь-три-пять? — надзиратель попытался ответить тем же, прочитав номер, всего несколько часов назад нашитый на мою рубашку.

— Во-первых, меня зовут Эрнст Кальтенбруннер. Но для вас «доктор» Кальтенбруннер. — Я приправил свою новую издевку очаровательной фальшивой улыбкой, вызвав тихий ропот одобрения со стороны моих товарищей, которые и вовсе перестали работать и теперь стояли полукругом в ожидании готовящейся разборки. — А во-вторых, это мои подчиненные, и это я санкционировал их перекур.

— Я здесь главный! Я говорю, когда вы работаете, а когда отдыхаете!

Я почти что готов был зааплодировать храбрости надзирателя, старавшегося сохранить порядок любыми способами, но, в виду того, что никто к работе возвращаться не собирался, рыл себе все большую яму.

— А ты в этом уверен? — Я подступил ближе к нему, уперев руки в бёдра и щуря глаза как можно более провоцирующе.

Он расстегнул кобуру, но не отступил.

— У нас с тобой что, будут проблемы? — спросил он, кладя руку на пистолет.

— А вот это от тебя зависит.

В этот раз смех и подначки эсэсовцев стали ещё громче. Надзиратель быстро окинул взглядом собравшуюся толпу, оценивая ситуацию и медленно отступил назад.

— Возвращайтесь к работе, — буркнул он, бросая на меня последний взгляд.

— Я не слышал волшебного слова. — Я знал, что испытываю свою удачу, но когда я бывал зол и вот в таком состоянии, как сейчас, мне на последствия было, откровенно говоря, наплевать.

— Что? — нахмурился надзиратель, до конца не веря моей наглости.

— Я сказал, что я не услышал волшебного слова. Я не знаю, как твоя мама тебя воспитывала, но моя вот, например, научила меня хорошим манерам, когда я был ещё совсем маленький. Она научила меня говорить «спасибо» и «пожалуйста», как делают все нормальные и благовоспитанные люди.

Надзиратель и вовсе побледнел, то ли от гнева, то ли от удивления.

— Что ты такое сказал?

— Я сказал, что если ты хочешь, чтобы я и мои товарищи вернулись к работе, все, что от тебя требуется, так это вежливо попросить. «Доктор Кальтенбруннер, пожалуйста, вернитесь к работе» вполне сойдёт. — Я ещё раз ему премило улыбнулся, скрестив руки на груди.

— Не испытывай моё терпение, — предупредил он, наполовину вынимая пистолет из кобуры.

— А то что? — Я выгнул бровь. — Нас по крайней мере пятьдесят человек вокруг тебя, а у тебя всего восемь патронов. Да мы тебя на части порвём голыми руками, пока ты хоть один выстрел сделаешь. Я готов сегодня умереть. А ты?

На этот раз никто не рассмеялся. Тишина в рядах СС, окруживших его, как стая волков свою добычу и безотрывно за ней наблюдая, была почти пугающей. Надзиратель хлюпнул носом, переступил с ноги на ногу и сглотнул.

— Доктор Кальтенбруннер, пожалуйста, возвращайтесь к работе, — наконец выдавил из себя он, очевидно желая быть где угодно на земле, только не среди нас.

— Премного благодарен. — Я изобразил шутливый поклон и подобрал свой молот, с лёгкостью забросив неподъёмный инструмент себе на плечо. — Приятно иметь дело с вежливыми людьми.

Он быстро развернулся, ничего не ответив, и зашагал прочь от нас, время от времени бросая косые взгляды через плечо. Я смотрел, как он ретировался с поджатым хвостом, а затем повернулся к своим эсэсовцам. Молчаливое обожание, написанное на их лицах, сделало все понятным без слов: в тот момент я стал их неоспоримым лидером, и они готовы были следовать и беспрекословно подчиняться мне, как я когда-то поклялся следовать и подчиняться моим командирам. Я бы соврал, если бы сказал, что признание не было мне приятным. Я подмигнул цепочке ожидающих моих приказов глаз и ухмыльнулся.

— Ну что, парни, вы слышали начальника. Назад к работе!

Они подхватили свои инструменты с готовностью, удивившей даже меня.

Готовность, с которой бывший рейхсмаршал Герман Геринг защищал нас, своих бывших подчинённых, удивила даже меня, а я-то думал, что уже все на своём веку повидал. Он сидел в кресле обвиняемого, уже без многочисленных наград и знаков отличия, но тем не менее даже при их отсутствии сохраняя свою величественную позу, как в ушедшие дни его былой славы. Он был первым обвиняемым, вызванным трибуналом, и в своём первом же заявлении он настоял на том, чтобы судьи позволили ему взять всю ответственность на себя за все те преступления, в которых нас обвиняли.