Элли Мидвуд - Австриец

— Отсюда невозможно выбраться, так что прекратите изучать стены.

Я повернулся на голос за моей спиной. Похоже было, что доктор Гилберт решил сопровождать нас и во время прогулок тоже, как будто видеть его лицо в тюрьме и зале суда было недостаточно.

— Я то же самое сказал вашему другу, Скорцени, как только ему оформили его бумаги, — добавил он с лёгким раздражением при отсутствии с моей стороны моих обычных саркастических ремарок.

— Отто поймали? — Я нахмурился. Мой лучший друг не зря был назван самым опасным диверсантом во всем бывшем рейхе. Его невозможно было поймать, если только…

— Конечно, поймали. Знаете, в чем ваша проблема? Вы, нацисты, слишком много о себе возомнили. Вы привыкли думать, что вы какие-то сверхлюди, неуловимые для нас, «простых смертных», — фыркнул он с издевкой. — Не так уж вы, оказывается, и неуловимы. Даже ваш хваленый глава диверсионного отряда. Взяли мы его.

Я поймал себя на мысли, что уже в открытую улыбался, и отвернулся от Гилберта, чтобы тот не заметил.

— Чему это вы так радуетесь? — спросил психиатр, ещё больше раздражённый моей реакцией, совсем не такой, какую он ожидал увидеть.

— Ничему. Просто приятно узнать, что он жив и здоров, и тоже находится здесь. — Я постарался вложить как можно больше искренности в голос.

Доктор Гилберт поизучал моё лицо ещё какое-то время, все ещё хмурясь, а затем отвернулся и пошёл разговаривать с другими, потеряв весь интерес к моему странно послушному поведению.

Я поднял голову к зарешеченным тюремным окнам, стараясь угадать, в какой из камер держали Отто. В одном только Гилберт ошибался: если Отто так легко попался, то это было только потому, что он хотел попасться, по какой бы то ни было причине. Промозглая, сырая тюрьма, в которую они меня бросили, вдруг показалась местом, полным надежды.

Я оглядел холодную, сырую, промозглую камеру, насквозь пропахшую плесенью и ржавчиной, в которую они меня бросили на следующий день после моей свадьбы. Не то, чтобы я этого не ожидал, но полагаю, что моя известность как негласного лидера австрийских СС, благодаря моим командирам в Мюнхене и Берлине, начала распространяться слишком быстро, чтобы люди Доллфусса перестали закрывать на это глаза.

Энгельберт Доллфусс, канцлер Австрии, наложил запрет на нацистскую партию ещё в тридцать третьем, как только пришёл к власти и, вдохновлённый примером Муссолини, объявил австро-фашизм новым режимом в стране, что бы это ни значило. Ничего это, по правде говоря, для страны не значило; это было удобно только потому, что он стал хорошими друзьями с дуче, и что Доллфусс мог теперь отдыхать на его вилле со своей семьёй, вот что это значило. Проблема была в том, что он не ладил с Гитлером, потому как тот сам был австрийцем и давно уже вынашивал планы объединения обеих стран в один германский рейх. Можно и не объяснять, что Доллфусс был более чем доволен своей позицией единоличного диктатора в своей собственной стране и не сильно оценил планы его противника, а потому и заручился поддержкой того, кто мог бы вступиться за него, если бы германский канцлер решил слишком уж агрессивно преследовать свои идеи. И вот как я, вместе с несколькими сотнями моих товарищей, и оказались между молотом и наковальней.

Мы всегда были предельно осторожны, как я выяснил из предъявленных мне обвинений, заключавшихся только в том, что я являлся членом нелегальных СС и занимался «антигосударственной деятельностью». Не было у них ничего компрометирующего на нас: ни бумаг, которые мы всегда сжигали по прочтении, ни приказов из рейха, ни денег, надёжно спрятанных в конспиративных квартирах — ровным счётом ничего. Сам будучи адвокатом и зная, что такие вот обвинения ни к чему серьёзному в принципе не могли привести, я шёл в зал суда, сопровождаемый двумя полицейскими, в довольно хорошем настроении, чтобы услышать мой приговор.

— Подсудимый Эрнст Кальтенбруннер, в виду вашего членства в запрещённой нацистской партии и в целях предотвращения вашей высоко криминальной деятельности в нелегальных СС, суд приговаривает вас к шести месяцам тяжкого труда в концентрационном лагере Кайзерштайнбрух.

Судья стукнул молотком, заставив меня моргнуть в искреннем изумлении.

— Что?! — воскликнул я, вырываясь из рук охранника, что пытался меня заковать в наручники. — Вы не имеете права! Я сам юрист, я знаю свои права! В целях предотвращения моей криминальной деятельности?! Как вы можете приговаривать меня за преступление, что я ещё не совершил?

— Будете продолжать разговаривать со мной в таком тоне, и я приговорю вас ещё к шести месяцам за неуважение к суду, доктор Кальтенбруннер. — Судья сощурил глаза, указывая молотком в мою сторону.

— Но при всём уважении, Ваша Честь! Нет такого закона! — снова запротестовал я, пока уже двое полицейских пытались совладать со мной.

— Теперь есть. В следующий раз подумаете, к какой партии присоединяться, молодой человек. Увести!

Да уж, теперь отсюда было не выбраться. Как Гитлер делал это в Германии, как Муссолини в Италии, Доллфусс придумывал собственные законы и приводил их в исполнение, как считал нужным. Ядовитые мысли роились у меня в голове, пока я сидел в этой чертовой промозглой камере, все ещё одетый в свадебный костюм и криво ухмылялся недавним отцовским словам. «Закончишь ты на эшафоте с твоей партией в один прекрасный день, вот увидишь!» Я, конечно, был ещё далёк от эшафота, но шесть месяцев тяжкого труда вряд ли можно было назвать швейцарским курортом.

Они перевезли нас в лагерь Кайзерштайнбрух уже на следующий день и, после того, как распределили нас по баракам — они не догадались разъединить нас, СС, и просто-напросто запихали нас всех в четыре наименее заполненных — охранники сразу же погнали нас на гранитные разработки. Конечно, кто захочет терять целый рабочий день, когда ему только что доставили несколько сотен сильных, здоровых людей, которых можно уработать до смерти. Я пробормотал проклятье себе под нос и засучил рукава. Прошло уже почти десять лет с тех пор, как я перестал работать в угольной шахте и был более чем уверен, что мои дни тяжёлого физического труда были окончены. Однако, похоже, у моего собственного правительства на этот счёт были немного иные планы.

— Скотина Доллфусс! — Я сплюнул на землю после первых двух часов, разглядывая мои руки, на которых уже формировались водяные мозоли. Рабочий день должен был закончиться только через одиннадцать долгих часов. — Долго ты не протянешь, сукин ты сын. Я до тебя доберусь, Богом клянусь, доберусь, тварь ты поганая!

— Вместе доберёмся, брат, вместе.

Я повернул голову и увидел нехорошую ухмылку на лице моего товарища из Восьмого абшнита СС, Бруно Шустера, который работал в одной со мной цепочке, здоровенного парня, такого же, как я, выше двух метров ростом и с мертвой хваткой медведя гризли. Мы были противниками на ринге несколько раз во время тренировок и каждый раз избивали друг друга до полусмерти к удовольствию наших командиров и изумлению наших товарищей. Пусть я теперь и был выше по званию, чем Бруно, мы тем не менее продолжали поддерживать тесную дружбу и имели безмерное уважение друг к другу. Я ухмыльнулся ему в ответ; у меня ни на секунду не возникло сомнения, что он последовал бы за мной, не задавая лишних вопросов.