Элли Мидвуд - Австриец

Она затем совсем замирала; она всегда так делала, как только понимала, что я был слишком пьян, чтобы меня можно было остановить шипением, царапанием и возмущёнными взглядами. Она просто превращалась в труп у меня в руках, опускала руки, которыми упиралась мне в плечи ещё секунду назад и прекращала всякое сопротивление. Я все ещё пытался расшевелить её почти безжизненное тело, поворачивал её лицо к себе и целовал её в губы, нежно на этот раз, едва касаясь её плотно сомкнутого рта своим. Я открывал глаза наконец и только тогда замечал в ужасе, что она стояла все это время с зажмуренными глазами и задержав дыхание, как если бы одно моё присутствие так близко к ней оскорбляло её чувства. И как права она была! Я действительно был свиньей и выродком, и всем остальным, чем она меня называла, и по праву. Как смел я сделать такое с женщиной, которая была для меня дороже всего на свете? Я бы на части разорвал собственноручно любого мужчину, что осмелился бы оскорбить её хоть одним прикосновением, а сам сделал с ней такое, чему прощения быть никогда не могло.

Я всегда отпускал её при виде того холодного отрешения, которое она всегда изображала на своём красивом лице, все ещё высоко держа свою горделивую голову, как древнее жертвоприношение, отдающееся на волю похотливого божества, обречённая, но совершенно безразличная к своё судьбе. Она так и сказала мне однажды: «Делайте уже, что хотите, и покончим с этим. Только не целуйте меня». Я замотал головой в ужасе, пробормотал какою-то жалкую отговорку и поспешил убраться от неё подальше.

Я не мог в это поверить, когда она сама пришла ко мне впервые, подстерегла меня в пустом коридоре рядом с моим кабинетом, пораздумывала над чем-то всего секунду, а затем решительно обняла за шею и прижалась губами к моим. Я отстранился от неё и спросил, что она такое делала. Слишком уж это было подозрительно, слишком не похоже на неё, её настойчивые руки, уже расстегивающие мой китель и странный расчётливей взгляд в её глазах, когда она снова на меня их подняла. Она заметила это конечно же, сомнение промелькнувшее на моем лице, но только усмехнулась уголком красных губ и стянула платье с плеч, с безразличием человека, кому было уже нечего терять. Та ночь была концом всего для меня. Концом и началом моего счастья.

— Ну и? Ты счастлив?

Я бросил косой взгляд на моего отца, стоявшего у моего стола в адвокатской конторе, где мы вместе работали, пока я не наберусь достаточно опыта, чтобы сдать экзамен на право заниматься адвокатской практикой самостоятельно и открою свой собственный офис.

— Конечно, я счастлив. Я же женюсь.

— Мм. И как давно вы знакомы?

— Достаточно давно. Два с половиной года.

— Странно только, что за все это время мы, твои родители, видели её всего дважды. И второй раз после того, как ты объявил о вашей помолвке.

— Я не понимаю, к чему ты клонишь. — Осознав, что допроса было не избежать, я отложил ручку в сторону и повернулся к отцу, скрестив руки на груди.

— Ни к чему. Просто пытаюсь понять, с чего ты вдруг решил на ней жениться. — Он облокотился на стеллаж с файлами, также сложив на груди руки. — Она что, беременная?

— Нет, не беременная! — огрызнулся я и снова подобрал ручку, пытаясь сконцентрироваться на бумагах, над которым я работал.

— С чего тогда вдруг такая спешка?

— Ни с чего. Оставь меня в покое, пожалуйста.

Отец помолчал какое-то время и затем снова спросил:

— Это имеет какое-то отношение к твоей драгоценной партии или СС?

— С чего ты решил? — пробормотал я, быстро пряча глаза.

Он заметил конечно же, но ничего не сказал.

— Рейхсфюрер Гиммлер приказал мне жениться, — наконец признался я, просто чтобы он отстал. — Всему офицерскому составу СС настоятельно рекомендовано жениться до тридцати. Доволен?

Отец фыркнул.

— Дай только спрошу вот что, сынок. Если твой рейхсфюрер прикажет тебе прыгнуть с моста завтра утром, ты и это сделаешь?

— Он — мой командующий, и это армия. Мне пришлось согласиться, — попытался оправдаться я, игнорируя его предыдущий вопрос.

— Ну естественно. Намного же проще слепо следовать приказам, чем думать собственной головой, не так ли? Как удобно, переложить ответственность на кого-то другого, а, Эрнст? Сегодня тебе приказывают жениться, а завтра дадут автомат в руки и прикажут начать людей расстреливать, как тебе такое? Кучка психопатов!

— Отец! — Я вскочил с кресла в возмущении и швырнул ручку в противоположную стену. — Не смей такое говорить!

Он наклонился угрожающе над моим столом, с кулаками, уперевшимися в его поверхность и почти касаясь носом моего.

— Это ты не смей указывать мне, что говорить, а что нет в моей собственной конторе! — процедил он. — Я все ещё твой отец, и у меня как никак власти над тобой уж побольше, чем у этих твоих хвалёных лидеров!

— Нет у тебя больше никакой власти! Я им поклялся в верности, до самой смерти…

Он ударил меня по лицу тыльной стороной ладони впервые Бог знает за сколько лет.

— До смерти?! Ты, жалкий идиот!!! Только послушай себя! Ты смеешь их ставить превыше родной крови?! Превыше своей семьи?! Они же используют вас всех, бестолочей, а вы готовы следовать за ними «до самой смерти!» — Он выплюнул последние слова с неприкрытой ненавистью. — И я вот что тебе скажу: так оно и выйдет! Вот увидишь, в один прекрасный день, когда будешь стоять на эшафоте!!! Но знаешь что, Эрнст, будет уже поздно! Я Бога молю, Бога, в которого я не верю толком, чтобы я не дожил до того страшного дня! Я Бога молю, чтобы твоя бедная мать не увидела того дня, потому как это наверняка убьёт её! У тебя могло хоть немного совести найтись, чтобы хоть её пожалеть, но нет, нет у тебя больше совести, не так ли? Или тебе уже так мозги промыли, что тебе больше и дела нет до своей семьи? Ах да, я забыл. У тебя же теперь новая семья. У тебя теперь есть новые «братья». Твоя Родина и твой фюрер. Как же я надеюсь, что кто-нибудь ему все-таки вышибет мозги, пока этот психопат не привёл всю страну к краху, а он приведёт, помяни моё слово! Подумать только, как он извратил само понятие национал-социализма, что даже старые национал-социалисты, как я и мои товарищи, стыдятся быть хоть как-то ассоциируемыми с его новыми идеями! Но не вы, новое поколение, нет! Вы боготворите его, потому как всё повидали на своём веку и знаете лучше нас, не так ли? Вы прошли через всю войну и знаете, о чем говорите, да? Знаешь что, Эрнст, он вас всех в такую войну втянет, что вы и вправду не выберетесь оттуда живыми, запомни хорошенько мои слова, все вы сгинете. Смилуйся, Боже, над вашими заблудшими душами.

Настолько несвойственные ему религиозные слова, что он пробормотал прежде чем выйти из комнаты, прозвучали ещё более страшно из-за этого. Я потёр горящую щеку о плечо и опустился обратно на стул. Жаль только, что он не понимал, что невозможно мне было уже из всего этого выбраться.