Элли Мидвуд - Австриец

— Хоть я и должна признать, что я нахожу ваш талант отталкивать от себя людей достойным определенного восхищения, герр группенфюрер, но от меня вы так просто не избавитесь. — С этими словами она направилась к моему столу своим легким, но в то же время решительным шагом и без дальнейших церемоний взяла мой китель со спинки стула. — Одевайтесь, я отвезу вас домой.

— Я не поеду домой, у меня еще работы полно, — запротестовал я, но она и слушать не стала.

— Во-первых, вы не в состоянии делать никакую работу, герр группенфюрер. А во-вторых, вас завтра рейхсфюрер ждет с докладом в девять, и даже не думайте, что я вас вот в таком виде к нему пущу. Это позор и для вас, — продолжала она свою поучительную речь, бесцеремонно взяв мою руку и засовывая её в рукав после того, как я не предпринял никаких попыток самостоятельно надеть китель. — И для меня, как вашего личного помощника. А я не хочу, чтобы рейхсфюрер снова мне высказывал за ваш неподобающий внешний вид.

— Мой внешний вид вас не касается, — упрямо проворчал я, выдернул китель у нее из рук и надел его. Про то, чтобы забрать пистолет из ящика теперь можно было забыть, и хоть у меня и был еще один дома, она уже испортила мое суицидальное настроение. — Почему вам все время нужно…

«Совать нос не в свое дело?» Хотел сказать я и не смог, потому как это прозвучало бы слишком грубо даже для меня. Но она тем не менее всё равно все поняла без слов и улыбнулась мне без единого намека на упрек.

— Потому что мне есть до вас дело, как вам такая причина?

— Вас муж уже должно быть дома заждался, — я попробовал привести свой последний аргумент.

Аннализа только махнула головой в сторону двери.

— Я вам сейчас куда больше нужна, чем ему. Идёмте.

Я последовал за ней в гараж, где она без труда нашла мою машину на её обычном месте и открыла для меня пассажирскую дверь. Я был слишком уставшим и пьяным, чтобы настаивать на том, чтобы самому вести, в потому молча забрался внутрь и отвернулся к окну.

Аннализа завела машину и, после того как мы ехали какое-то время в тишине, спросила негромко:

— С вами все в порядке, герр группенфюрер?

Я чуть не подавился слезами от искреннего участия, переполнявшего её голос. Я отвернулся еще дальше от нее и быстро стиснул глаза рукой.

— Все отлично. Просто пьяный и усталый.

Я почувствовал на себе её ищущий взгляд, как только мы остановились на светофоре.

— Хотите поговорить со мной, герр группенфюрер?

— Нет! — рявкнул я, надеясь, что ничем не прикрытая грубость заставит её наконец замолчать и оставить меня наедине с моими страданиями, которые я хотел испытать в одиночку, потому что я не нуждался ни в чьей жалости и не заслуживал ничьей любви.

Она помолчала какое-то время, а затем произнесла, немного обиженно:

— Вы знаете, что меня больше всего задевает, герр группенфюрер? Что это не вы, это совсем не похоже на настоящего вас, и из всех людей я единственная, кто это видит и пытается вам помочь, но вы каждый раз отказываетесь от моей помощи. Почему вы так усердно стараетесь показаться хуже, чем вы есть на самом деле? Почему хотите, чтобы все вас ненавидели? Почему хотите, чтобы я вас ненавидела?

«Потому что я так безумно боюсь, что ты меня оттолкнешь», я едва не прошептал ей в ответ, но вместо этого только сжал до боли челюсть, чтобы измученные слова не сорвались с губ в момент слабости.

— Я пришла к вам в самый трудный момент моей жизни, после того, как похоронила брата и ребенка, — мягко продолжила она. — Я именно вам доверилась из всех людей. Я саму жизнь свою отдала на вашу милость, когда попросила вас помочь мне с Гейдрихом. Я не побоялась вам все рассказать. Так почему же вы так боитесь мне довериться?

— Простите. — Это было все, что я сумел из себя выдавить, не разрыдавшись при этом в голос. — Прошу вас, давайте не будем больше…

Аннализа понимающе кивнула, словно чувствуя мое крайне ранимое состояние, а затем накрыла своей маленькой теплой рукой мою и крепко её сжала. Я зарылся головой между воротом кителя и окном и закрылся другой рукой, пряча от нее свое мокрое лицо. Она тактично притворилась, что ничего не заметила и продолжила смотреть прямо перед собой, держа мою руку в своей всю дорогу до дома, убирая её только чтобы переключить передачи на светофорах.

Я собрал все свои силы, чтобы выглядеть более или менее нормально, когда она открыла дверь моим ключом и включила неяркий свет в прихожей. Я надеялся, что хоть тогда она уйдет, но Аннализа проследовала за мной до самой спальни не произнеся ни слова, сняла с меня китель, усадила меня на кровать и даже стащила с меня сапоги, несмотря на все мои протесты.

— Я поставлю вам будильник на семь, чтобы у вас было время принять душ, позавтракать и просмотреть ваш доклад рейхсфюреру, — сказала она, заводя будильник с привычной мне уже решительностью и поставив его на прикроватный столик. — Ложитесь и отдохните как следует, герр группенфюрер. Я напишу записку вашей горничной, чтобы разбудила вас, если проспите. Я оставляю вам стакан воды, если захотите попить ночью. Я запру дверь вашим ключом и отдам вам его завтра в офисе. Ваша горничная откроет дверь своим ключом. Мне придется взять вашу машину, чтобы доехать домой, но я пришлю её завтра утром к восьми с водителем Генриха. Постарайтесь поспать, ладно? И звоните, если вам что-то потребуется. Что угодно, даже просто поговорить, и не волнуйтесь о времени.

Она улыбнулась, протянула руку и нежно отвела мне волосы ото лба. Я поймал её ладонь и прижался к ней губами, со всей любовью и благодарностью, что я испытывал к ней в ту минуту.

— Почему вы так добры ко мне, фрау Фридманн?

— Потому что вы были добры ко мне, когда я пришла к вам за помощью. А еще потому, что я знаю, что под всеми этими слоями холодности и сарказма, вы скрываете самое доброе, любящее сердце. Только вот вы даже самому себе не хотите в этом признаться.

— У меня нет сердца, фрау Фридманн.

— Ну конечно же, есть.

— Нет. — Я покачал головой и ухмыльнулся, возвращаясь к прежнему шутливому тону, пряча последние следы слабости, какой ей довелось быть свидетелем. — И если вы кому-то скажете, что оно у меня есть, я буду все отрицать.

— Я буду все отрицать, если меня поймают, рейхсфюрер.

Гиммлер снял свои знаменитые круглые очки, которые и служили причиной его прозвищу — Сова, и стал неспешно протирать их носовым платком. Я заметил, что его инициалы и символ СС были вышиты на его уголке. Это был второй раз, когда он вызвал меня в свою штаб-квартиру и поручил мне крайне важное задание, которое я понятия не имел, как выполнить. «Достаточно рассуждать впустую об Аншлюсе Австрии, — сказал он мне, — пора наконец начать над ним работать. И вы, штурмхауптфюрер Кальтенбруннер, сделаете это возможным. Ваши товарищи по партии и СС, я, и даже сам фюрер рассчитывают на вас». Я едва сдержался, чтобы ничем не выдать своего волнения при этих словах и проницательном взгляде гиммлеровских глаз. Он с таким же успехом мог попросить меня достать ему луну с неба к следующему воскресенью, и я скорее всего и вполовину не был бы так озадачен этим поручением, как сейчас.