Уильям Эйнсворт - Джон Лоу. Игрок в тени короны

— Выпейте это, — и вы избегнете позорной смерти и спасёте семью от бесславия, — сказал Изингьен. — Наше поручение выполнено.

— Постойте! — крикнул Горн. — Возьмите яд! Я не убью себя таким образом. Я не верю вам. Вам нужно освободиться от меня. Регент никогда не позволит, чтобы его родственник был казнён.

— Не надейтесь! — возразил Монморанси. — Если вы не прибегнете к средству, которое мы предлагаем, вам предстоит колесование.

— Я не могу принять его! — крикнул Горн, всовывая склянку в руки Монморанси.

— Что? — воскликнул надменно принц. — Вы настолько трусливы, что боитесь смерти? Вы хотите навлечь позор на всю вашу семью и родственников? Стыдитесь, стыдитесь!

— Но я не умру! — воскликнул несчастный молодой человек. — Регент помилует меня.

— Сумасшедший! У вас нет другого выбора, как яд или позорная смерть. Если вы изберёте последнее, нам здесь более нечего делать. Вы уже больше не увидите нас.

Они повернулись спиной к нему.

— Вы позор для вашей благородной семьи и достойны только смерти на колесе! — воскликнул Изингьен, смотря на него с отвращением.

Затем, приказав тюремщику отворить дверь, они вышли из камеры, оставив Горна в полном отчаянии.

Известие о варварском убийстве Лакруа произвело на Лаборда потрясающее действие. Он, понятно, взваливал на себя вину за гибель этого несчастного. С ним сделался припадок, он упал без чувств. Случившийся тут старый Дельмас, который сообщил ему эту ужасную новость, тотчас разыскал врача, что и спасло Лаборда от последствий удара. Однако в течение двух дней выздоровление считали безнадёжным: всё это время он бредил. На утро третьего дня наступило улучшение. Старик заснул на несколько часов и проснулся ободрённым. Туча, которая застилала его ум, несколько рассеялась. Прежде всего взор его упал на дочь, которая сидела у кровати, наблюдая за больным: неподалёку стоял старый Дельмас. Хотя мысли Лаборда были ещё спутаны, он заметил всё-таки, что Коломба сильно изменилась: лицо её носило следы глубокого душевного страдания.

— Что с тобой, дитя моё? — спросил он слабым голосом. — Что случилось?

— Не спрашивайте, батюшка, — отвечала она. — Вы были нездоровы. Вам теперь лучше?

— Да, я чувствую себя лучше, гораздо лучше. Только голова ещё в тумане. Я знаю, что произошло какое-то страшное несчастье. Не скрывайте!

Коломба не отвечала: она отвернулась, чтобы скрыть слёзы. Вдруг Лаборд припомнил ужасную истину и, приподнимаясь на кровати, крикнул голосом, напугавшим дочь и старого Дельмаса:

— Ваши предосторожности напрасны! Черти назойливо твердят мне в уши, что я — отец убийцы.

— Успокойтесь, успокойтесь, ради бога! — воскликнул подбежавший к постели Дельмас, с трудом сдерживая его. — Ведь если у вас дурной сын, зато у вас есть лучшая из дочерей. Коломба — ангел, она не отходила от вас двое суток.

— Вы правы, Дельмас, — сказал Лаборд, на которого слова старого слуги произвели немедленное действие. — Коломба! Если я обращался с тобой нехорошо, дай только выздоровею, и тогда поправлю всё.

— О, не думайте обо мне, дорогой батюшка! Вы должны думать о преступном Рауле. Над ним состоялся суд, и его приговорили к... к...

Она не могла окончить приговора.

— Он присуждён к колесованию, — докончил Дельмас. — Через три дня этот страшный приговор будет приведён в исполнение на Гревской площади.

— Ужасно! — воскликнул Лаборд, падая опять на постель со вздохом. — И я сам не чист в этом ужасном деле.

— Вы, отец? Невозможно! — воскликнула Коломба.

— Вы бредите, сэр, — прибавил Дельмас.

— Нет, теперь мои мысли ясны. Повторяю, я служил бессознательным орудием убийства бедного Лакруа. Я послал его помочь Раулю, и при исполнении моего поручения его постигла эта страшная участь.

— Это действительно печальное и странное усложнение дела, — сказала Коломба. — Но ведь цель у вас была хорошая. Может быть, вам послужить утешением весть, что Рауль был судим под именем Лорана Миля и не был признан вашим сыном.

— Для меня это не имеет значения, но для тебя очень важно, и я доволен.

— Мне кажется, следовало бы сообщить ужасную истину господину Лоу и леди Катерине, — промолвила Коломба. — Нечего и говорить, что это вызовет их глубокое сочувствие.

— Ради тебя я желал бы, чтоб истина была скрыта и от них.

— Я уж покончила с миром, батюшка. Я скрою своё горе в монастыре.

— Нет, нет! Я богат, ты выйдешь замуж за Ивлина и будешь счастлива.

— Теперь этого не может быть, — горестно произнесла дочь. Послышался стук в дверь. Дельмас вышел и тотчас же вернулся, возвещая, что господин Лоу в соседней комнате. Затем вышел сам генерал-контролёр. Он приблизился к больному, сел на стул, который уступила ему Коломба, и выразил своё соболезнование словами:

— Я убедительно просил бы вас, если только у вас есть силы, сейчас же уехать в мой замок Германд, где вы можете оставаться, пока не восстановите вполне своего здоровья. Вас отвезёт туда моя карета.

Видя, что Лаборд колеблется, он продолжал:

— Германд, как вы знаете, находится на расстоянии нескольких лье от Парижа, и поездка не сильно утомит вас. Дорогой вам станет лучше. Коломба! — обратился он к дочери Лаборда. — Вы должны приготовить отца к немедленному отъезду.

— Я послушаюсь вас, месье, — ответил Лаборд. — Я чувствую, что это лучше всего. Но я должен перед отъездом видеть моего несчастного сына.

— Ни в коем случае! — воскликнул Лоу. — Свидание не принесёт ничего хорошего и только причинит вам ненужные страдания.

— Я ведь его отец, монсеньор. Я знаю тяжесть его преступления, знаю, что он не заслуживает милости, но... Есть ли какая надежда?

— Никакой. Приговор непременно будет приведён в исполнение. Оттого я и прошу вас, ради вас самих и ради вашей дочери, сейчас же уехать в Германд и не подвергать себя напрасным страданиям. Почему вы не отговариваете отца от его опасного решения, Коломба?

— Потому что я думаю, что ему следует повидаться с моим несчастным братом. Я пойду с ним в тюрьму.

Видя, что их не разубедить, Лоу сказал:

— Через час моя карета будет здесь и отвезёт вас в Гран-Шатле. Я пошлю вам пропуск к заключённому. После свидания вы можете сейчас же отправиться в Германд, где, надеюсь, проведёте несколько недель.

— Я не думаю, что мне осталось жить много недель, монсеньор, — прошептал Лаборд. — Но от души благодарю вас за вашу заботу.

Сердечно пожав бедному старику руку, Лоу вышел из комнаты.

Через час приехала карета. Лаборд с дочерью направились в Гран-Шатле, где пропуск, посланный Джоном Лоу, обеспечил им немедленный доступ к заключённому. Когда они вошли в комнату, почти такую же, как «Рай» Горна, Миль обнаружил некоторое смущение, но почти сразу вернул себе самообладание. Но бедный Лаборд не мог перенести вида сына. Он опустился на единственный стул, находившийся в камере, и несколько мгновений не мог проговорить ни слова.