Виталий Топчий - «Не отрекаюсь!»

Являлось ли монголо-татарское нашествие катастрофическим для Руси или это был миф советской исторической науки? Версии, что масштабного вторжения кочевников на Русь не было, придерживался известный в прошлом столетии историк и писатель Лев Гумилёв. [128]

Однако данные археологических исследований территории черниговского Детинца убедительно говорят, что Чернигов был сожжён дотла, резко сократилось его население. Пришли в упадок некогда развитые черниговские ремёсла: ювелирное, кузнечное, ткачество, гончарное, производство кирпича (плинфы), другие. Центр экономической и культурной жизни в Сиверском крае прекратил своё существование. Город потерял свою былую славу и начал возрождаться к жизни только через много столетий. Если перед нашествием монголо-татар в городе проживало не менее 25 тысяч человек, то в конце XIX ст. в Чернигове насчитывалось 35 тысяч жителей. Лишь только в советское время город стал бурно развиваться как экономический, политический и социальный центр древнего Сиверского края. Перед распадом СССР (1991) в Чернигове было 310 тысяч жителей.

Громкие звуки, доносившиеся из Елецкого монастыря, сзывали горожан на утреннюю службу. Седой монах с широким шрамом от виска до подбородка на правой щеке размашисто и размеренно бил рукоятью сломанного меча в металлический щит, служивший подобием колокола. Этот монотонный звон надрывал душу, роил в умах людей невесёлые думы.

Прошло без малого семь лет, как Чернигов разорила монголо-татарская орда хана Менгу. Некогда цветущий град всё не мог оправиться от перенесённого горя, лежал в развалинах. Среди руин только высились обгоревшие остовы черниговских храмов. Сиротливо и гнетуще смотрели они своими проломленными куполами в небо. Правда в иных местах уже звонко стучал топор и визжала пила. Это пережившие беду горожане вновь обустраивались на родных пепелищах.

Жизнь продолжалась, но стала какой-то скомканной, исковерканной злым роком. Люди, постоянно оглядываясь, пугливо жались по сторонам, им казалось, что время потекло вспять, что они попали совсем в другое измерение. Так часто бывает в смятенном сне, когда пригрезится, что, вопреки здравому смыслу, человек ходит по потолку, а потому всё в отчем доме воспринимает в перевёрнутом виде.

Понятия добра и зла, присущие русичу с колыбели, впитанные с молоком матери и освящённые православной традицией, смешались. Даже глубоко личное, имевшее для славянина сакральное значение, а потому запретное в открытом разговоре, стало дозволенным.

Грешить словцами, которые извечно присутствовали в народном говоре для названия интимных частей тела, считалось у славян большим святотатством, скверной. По глубоким народным поверьям, эти словечки, произнесённые громогласно, оскверняли чистоту семейных отношений. От поганцев, непотребно поминающих мать, народ отворачивался, они становились отверженными.

Теперь же это непотребство стало у всех на устах. Целомудрие семейных отношений ушло в прошлое. А виной тому стал жестокосердый народ, ненасытной саранчой ворвавшийся в руськие пределы. Русь застонала от горя, даже реки запнулись в своём беге. Ибо всюду повеяло смертью. Она поджидала человека за каждым поворотом дороги, даже в собственном доме. Смертный путь, по которому никто никогда своими ногами не хаживал, запрудила несметная уйма людей. Судьба зло посмеялась над православными! С восхода солнца, где по их искренней вере зарождается Свет, пришла Тьма и надолго опустилась на Русь.

Язычники попрали сохранявшиеся веками устои народной жизни. Они открыто выказывали своё презрительное отношение к женщине иного роду-племени, которая, по их разумению, годна только для самой чёрной работы или для удовлетворения похоти.

Душа руських людей, загнанных завоевателями в тяжёлую нужду, надорвалась. Народ обезверился, а потому потерял свою нравственную опору. Морально-этические нормы, искони присущие славянину, пошатнулись, потеряли свою прежнюю значимость. Запретное уродливо выползло наружу. Похабщина жирно растеклась по руськой земле, стала нормой в повседневном лексиконе людей, обезумевших в перевёрнутом с ног на голову мире.

Князь Михаил в сопровождении боярина Фёдора и коваля Андрея въехал на подворье Елецкого монастыря, казавшегося островком жизни в разорённом монголами граде. Их встретил владыка Иоанн с монастырской братией. Он принял старшинство над Черниговской епархией после епископа Порфирия, уведённого татарами из сожжённого Чернигова.

Придержав своего жеребца и неловко спрыгнув наземь (как-никак, а уже шестьдесят семь годков!), князь отдал поводья подбежавшему иноку. И вместе с владыкой направился в Успенский собор. По ступенькам в стене они поднялись на галерею, где размещались хоры и келья владыки. И уже в келье князь смиренно обратился к своему духовнику:

— Владыка, разреши вериги моей души! Боязнь наглой [129]смерти одолела меня.

— Всяк человек смертный, — ответствовал Иоанн. — Так стоит ли отчаиваться? Уповай на Господа, и душе твоей воздастся сторицей. О твоей кручине наслышан, но даже в безысходной доле всегда есть надежда.

— Святой отче, хан Батый желает, чтобы прибыл к нему в ставку и облобызал ему ноги. А за такой «поклон» сулит мне ярлык. [130]Дожились, что руський князь должен валяться в ногах у язычника, испрашивать дозволение на княженье в своей вотчине! Много пришлось мне изведать горести, но таких поганских почестей не принимает душа!

— Обветшал ты, княже, от стезь своих. А поганые помнят все твои козни. Ведь ты был дважды причастен к убийству их посыльных. Не забыли они и твоё непокорство, когда пытался возмутить против них западные народы. И не твоя вина, что посланец твой не получил тогда поддержки. [131]

А безбожные уста смертоточивы, веры им нет! Отправляйся в свой скорбный путь, княже, с крепкой душой. Не поддавайся на уговоры и посулы язычников, не принимай обряды поганские. Не искушай своё сердце и не губи свою душу ради сомнительной мирской славы. Молись о жизни вечной! И Господь воздаст по прошению твоему. Смертна только плоть, душа же наша бессмертна. Ибо сказано: «Сеющий в плоть свою от плоти пожнёт трение, а сеющий дух от духа пожнёт жизнь вечную».

Иоанн покрыл склонённую голову князя епитрахилью, [132]перекрестил и прочитал разрешительную молитву. [133]

— Ступай! Да будет с тобой благодать Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа!

Князь Михаил низко поклонился своему духовнику, обнявшись и облобызавшись с ним, вышел. Следом исповедались и причастились у владыки боярин Фёдор и коваль Андрей.