Янко Веселинович - Гайдук Станко

Надо, скажем, разрешить какое-нибудь сельское дело. Кмет Йова тотчас же идет к священнику. Священник советует ему позвать кого-нибудь из сельчан и с ними потолковать. А уж когда они все обмозгуют, дядюшка Сима, посыльный, идет от дома к дому и сзывает хозяев в общину, что стоит посреди села.

Не успеешь оглянуться, как отовсюду тянутся к общине люди. Молодых здесь не ищи — одни седые косички [4] Мужчины, чаще старики, заплетали волосы в косичку, В годы Первого сербского восстания (1804–1813) сербы стали отказываться от косичек. . На всех чистые рубахи, а поверх или суконные безрукавки, или гуни [5] Гунь — крестьянская верхняя одежда из грубого сукна. с бахромой. На головах красные фески, будто в церковь собрались. Мало у кого увидишь бороду — подбородки выбриты; мало у кого увидишь и трубку — в те времена мало кто курил.

Старики степенно подходили друг к другу и здоровались. Потом садились и начинали беседу. Разговор у них умный, шутки деликатные. Никогда ни вражды, ни ссоры, ни крику, ни шуму, а уж про брань и говорить нечего. В те времена даже не умели сквернословить. Если уж кто очень рассердится, то поминал черта, дьявола, сукиного сына и т. д., но такое случалось очень редко. В несколько лет раз услышишь здесь бранное слово.

Вот кмет со священником выходят из общины. Все сразу встают и подходят к ним.

— Я звал вас, братья, чтобы договориться об одном важном деле, — начинал кмет и, изложив суть дела, обычно продолжал: — Я вот посоветовался со священником и Иваном и думаю, что нам лучше поступить так… Что вы на это скажете?..

— Хорошо, Йова! — говорят старики.

— Чего уж лучше! — говорят крестьяне.

— Все согласны?

— Согласны! Согласны!

— Вот и хорошо, братья! Значит, знаете, на чем мы порешили.

Решение их с этого момента обретало силу закона. Хозяева расходились по домам и сообщали его своим домочадцам. И как посмотришь, все от кмета до пастуха знают закон!

Жили дружно, как одна большая семья. Если веселье, то у всех; если печаль, то общая. Каждый был желанным гостем в любом доме. Не имело значения, богат ты или беден, важно только быть черноомутцем. Другие сёла завидовали такой дружбе, которая вошла даже в пословицу. А черноомутцы ею очень гордились.

Сказать по правде, к их гордости примешивалась и доля тщеславия. Они не упускали случая пошутить и посмеяться над жителями других сел, щедро награждая их разными прозвищами. На это они были великие мастера! Если уж кому доставалось прозвище от черноомутцев, то оно к нему так прирастало, будто он с ним родился.

Свирепый Ма́рко Шти́тарац и тот как огня боялся их насмешек. От Со́вляка до Черного Омута полчаса ходьбы; так вот, Марко Штитарац за это время успевал три раза наново обмотать чалму вокруг головы, только б в Черном Омуте его не засмеяли!..

Каковы родители, таковы и дети. И сейчас у меня сердце радуется, когда вижу, как молодежь соревнуется в метании камней, в прыжках и беге… В свое время это должно было являть собой прекрасное зрелище, потому что молодежь в Черном Омуте не знала иных состязаний. А девушки соревновались в том, кто больше шелковичных коконов соберет, больше пряжи напрядет и узористее чулки вывяжет.

Недаром говорится, что полного благополучия не бывает. На удивление хорошо жилось мачванцам. При такой жизни можно бы и два века прожить, однако всегда что-нибудь отравляет людям существование. Жили б себе в Черном Омуте без горя и забот, если б по вечерам не раздавался стук в дверь.

— Райя [6] Райя́ — христиане, подданные Турции, платившие дань. , открой! — гремит за дверью хриплый голос.

— Слышу, милостивый ага [7] Ага́ (турец.) — господин. ! — отвечает бедный хозяин, весь дрожа в предчувствии беды.

— Открывай!

— Сейчас, сейчас, ага! — кричит он и, как был, босой, бежит открывать дверь незваному гостю.

Турок с хмурым видом входит в дом и мрачно оглядывается по сторонам.

— А ну, старуха, вари цицвару [8] Цицва́ра — национальное кушанье из муки, масла и сыра. !

— Сейчас, ага, сейчас!

Вмиг разводят в очаге огонь и варят цицвару. Турок подсаживается к очагу, достает чубук и закуривает, бессмысленно пялясь в пространство. Вдруг, словно вспомнив о чем-то, снимает с ног опанки [9] Опа́нок — простая крестьянская кожаная обувь. .

— А ну, райя, води опанки! — кричит он.

И хозяин, обнажив голову, смиренно берет опанки за шнурки и начинает ходить с ними по двору. И «водит» до тех пор, пока турок, сжалившись над ним, не скажет:

— Хватит!

Приходится терпеть такое унижение! Как он его выносит? А роптать нельзя!..

Почему?

В селе жил субаша́.

Кто он такой?

Сейчас объясню.

Часть турок, живших в Белграде, изменили своему султану, убили белградского пашу и, захватив белградскую крепость, решили подчинить себе всю Сербию, называвшуюся тогда Белградским пашалы́ком.

Этих турок прозвали да́хиями.

Они действовали по заранее обдуманному плану. Об этом свидетельствует хотя бы то, что в один прекрасный день во всех сербских городах появились их ставленники, взявшие в свои руки управление на́хиями. Этих окружных начальников назвали кабада́хиями.

А чтоб приказы дахий и кабадахий выполнялись быстро и точно, кабадахии в каждом селе поставили субашу.

И тогда все пошло как по маслу. Новые власти руководствовались одним правилом: убивать всех недовольных. При малейшем неповиновении — голова с плеч!.. Святым долгом сербов было кланяться и угождать всякому, кто обмотал голову белым полотенцем. Только так можно было поддерживать мир и покой, и потому бедным сербам приходилось кланяться и раболепствовать.

Субаша пользовался большой властью. Он мог безнаказанно убить человека. Кому пожалуешься? Все они одним миром мазаны — и субаша, и его стражники, и сам дахия. Бедному сербу оставалось лишь возвести очи к небу, но бог не спешит на помощь!..

От Ра́чи к Шабацу вела дорога — обычная просека, проходившая к северу от села. У дороги стоял хан [10] Xaн — постоялый двор, трактир. . В нем жил субаша со своими стражниками.

Субашу звали Су́ля. Фамилии его никто не знал, зато жители Черного Омута наделили его прозвищем, выдававшим его самую большую страсть. Он, как медведь, любил груши; даже если на дереве висит одна-единственная груша и ему до нее никак не добраться, он будет смотреть на нее как зачарованный. И черноомутцы прозвали его Грушей. Разумеется, так его звали только за глаза; под этим именем он вошел в народные предания, потому и мы будем называть его Грушей.

Следует добавить, что он знал об этом и порой сам себя именовал Грушей.

Нравом своим он несколько отличался от соплеменников, славившихся своей чванливостью и свирепостью. Груша не был таким.