Янко Веселинович - Гайдук Станко

Мать вздрогнула. В одно мгновение она поняла все.

Елица дрожала как в лихорадке.

— Больше ни о чем меня не спрашивай! Теперь ты все знаешь…

Елица метнулась к кровати и приникла головой к подушке.

Кру́ния оторопела от изумления. Этого она никак не ожидала. Но сердце матери не камень. Оно и корит, любя. Мать подошла к кровати, взяла руку дочери и проговорила:

— Встань, душа моя!

Если б мать стала ее бранить, проклинать в даже бить, она бы все стерпела и не проронила б ни слезинки. Но нежный голос матери, ее ласковые слова тронули Елицу до глубины души, и она разрыдалась. Чтоб заглушить громкие рыдания, она все глубже зарывалась головой в подушку.

— Радость моя! Солнышко мое! Не плачь! Боишься, что я прокляну тебя? Разве может мать проклясть свое дитя? Какая мать может сделать такое! Елица! Радость моя!

И старушка склонилась над ней.

От душивших ее рыданий Елица не могла вымолвить ни слова.

Но вот Елица успокоилась, встала, припала головой к груди матери, обняла ее и тихо зашептала:

— Мамочка! Родимая моя! Не проклинай свою дочь…

— Не прокляну, глазоньки мои!

— Я не виновата, мама! Господь хранил меня от этого. Они оба были добры ко мне. Ведь они побратимы, вот я и ходила с обоими. Но Лазарь был завистлив. Сердце мое чуяло, что он ненавидит Станко. Стоило мне с ним заговорить, как уж Лазарь готов был съесть его глазами. А когда они в ильин день стали бороться, я видела, что он так бы и убил Станко.

— И стрелял он из-за тебя?

— Да, мама.

— А с чего ты взяла, что кошель подкинули?

— Я не видела, мама, но могу поклясться в ста монастырях, что это его рук дело. Ох, мама, ты просто не представляешь себе, как он ненавидит Станко…

— Знаю, дочка, но что теперь о том говорить, раз Станко ушел в гайдуки.

Елица ничего не сказала.

Наступило длительное молчание. Елица исповедалась матери, и на душе у нее стало легче.

Однако она не до конца открылась матери, утаила от нее, что обещала Станко ждать его, и теперь находилась в мучительном раздумье — сказать ей об этом или смолчать?

«Надо сказать! — думала Елица. — Надо! Она добрая, как погожий день. Зачем же таиться от матери? Скажу, что виделась со Станко, что дала ему обещание… Нет, нет! Ни за что! К чему говорить, кто меня за язык тянет?.. А если он зашлет сватов? Что тогда буду делать?»

Елица уже открыла рот, но опять сдержалась.

— Что поделаешь, радость моя… Такая, видать, твоя судьба! — нарушила молчание Круния.

— Какая, матушка?

— Не сулил тебе господь мужа по сердцу.

— Почему, мама? — Елица заглянула в глаза матери.

— Как — почему? Разве он не гайдук? — спросила Круния.

— Ну и что с того?

— Что ты сказала?!

И взгляд матери проник к ней в душу.

Елица затрепетала.

— И… и… ничего…

— Ты сказала: «Что с того, что он гайдук».

— Да. Он честный человек. У него не было другого выхода, потому что…

Но под взглядом Крунии слово застыло на ее устах. В нем увидела она то страшное, чего так боялась, и задрожала всем телом…

— Что у тебя на уме? — крикнула Круния. — Отвечай! Не думаешь ли дожидаться, когда гайдук вернется к тебе из леса? Не дала ли ты ему обещание, несчастная?

У Елицы кровь бросилась в голову.

— Отвечай! Отвечай! Обещала ему, да? О, будь ты проклята!.. Можешь ты смотреть мне в глаза? Отвечай! Отвечай!

Круния подошла к дочери, взяла ее за плечи и стала трясти. Ужасное подозрение пронзило ее сердце. Словно безумная, схватила она Елицу за горло.

— Говори! Смеешь ты смотреть мне в глаза? Ты честная девушка?

Елица встрепенулась и обдала мать таким гневным взглядом, что та невольно отстранилась от нее.

— Да, я честная девушка! Я могу смотреть в глаза и тебе, и всем людям! Но я обручена! Я обручилась с гайдуком Станко!

Круния обомлела.

— Богу и ему поклялась я, мама, и сдержу свое слово! Скорее я прыгну в Ста́рачу, как та несчастная, чем моя рука коснется руки другого мужчины! Теперь ты все знаешь. Прокляни меня, убей, но по-другому не будет!

Весь вид Елицы говорил о том, что она не отступится от своего решения.

Это была уже не прежняя тихая Елица, а буря, для которой нет преград.

У Крунии подломились ноги. Она села на кровать, чувствуя, что теряет рассудок.

Вся северо-западная часть Мачвы сплошь испещрена бочагами. У самого Черного Омута отходит от Дрины рукав, который здесь называют Студеным Омутом. А сразу за селом его именуют Рибня́чей. Там он разливается, образуя множество необычайно плодородных островков. За островками он уже называется Йова́чей, а чуть дальше — Заса́вицей. Студеный Омут временами пересыхает, но Засавица всегда полноводна. Местами она очень глубока, хотя кажется совсем мелкой, когда глянешь на осоку и покоящиеся на воде кувшинки. Однажды кто-то попытался вырвать кувшинку с корнем и был до крайности изумлен тем, что длина стебля, притом не до самого корня, оказалась равной восемнадцати мужским пядям.

Крестьяне из Равня, Засавицы, Раде́нковича и других окрестных сел считают Засавицу не рекой, а озером. И они правы. Исток и устье ее часто пересыхают, а Засавица по-прежнему полноводна.

На берегах ее водится разная птица, а рыбы в ней ничуть не меньше, чем в самой Саве.

Здесь, вблизи Савы и Засавицы, охотнее всего располагались гайдуки. Вблизи была река, и в случае погони они могли спастись бегством. У гайдуков было несколько лагерей. Один из них, находившийся в том месте, где Дрина впадает в Саву, назывался Пара́шницей. За селом Ба́ново Поле находился второй стан — Вишку́пия, а за селом Раденковичем — Дренова Греда.

Дремучий лес и река были надежной защитой. Продовольствие и все прочее доставлял им мельник.

Когда атаман Сречко с отрядом пришел на Дренову Греду, Но́гич радостно воскликнул:

— Добро пожаловать, атаман!

— Здравствуйте!

— Благодарение богу, все вы живы и здоровы!

— Благодарение богу!

— Хочешь, я обрадую тебя, атаман?

— Чем?

— Пополнением. — И Ногич показал на человека, стоявшего в стороне от других, возле пня.

На вид ему было немногим более тридцати; высокий — выше всех в отряде, смуглолицый, с великолепными усами, ну как есть писаный красавец. Его большие глаза смотрели на Сречко смело и открыто.

— Откуда будешь? — спросил атаман, подходя к нему.

— Из Герцеговины, — ответил он громовым голосом.

— Когда пришел?

— Сегодня. Переплыл Дрину.

— Кто тебя послал?

— Один мельник.

— Как его зовут?

— Не знаю. Он только и сказал: «Ступай и разыщи Сречко, атамана. Эта дорога приведет тебя прямо в его стан. Скажи ему: «Я от Верблюда».