Янко Веселинович - Гайдук Станко

Груша смотрел на Маринко широко раскрытыми глазами.

А Маринко все разглагольствовал.

— Вот он, мой план. Иван потянет за собой Поповичей, Севич — Беличей, Беличи — Шокчаничей. Глядишь, больше половины Черного Омута примкнет к тебе. Тогда и суди как знаешь. Будешь здесь царь и бог!

— Маринко, брат! Человек! Проси, чего хочешь!

— Мне ничего не надо, кроме твоей любви! И еще хочу, чтоб обо мне узнали все турки!

— Суля для тебя ничего не пожалеет!

— Спасибо! Однако мой план еще не совсем готов.

— Что ты еще замышляешь?

— Что замышляю? Чего я только не передумал с того дня, когда увидел тебя в большой печали! Если б мне, если б мне…

За окном раздался какой-то шорох.

Маринко побледнел и осекся. Груша тоже оцепенел, но тут же пришел в себя и кинулся к двери.

— Мехо! Асо! Ибро! Быстро на улицу! Посмотрите, кто там!

Парни выбежали в темноту.

Темь была, как в могиле. Возле хана ни души.

— Дальше! Дальше! — кричал турок. — Кто-то есть! Ищите! Ищите!

Парни прочесывали темноту, но вокруг гулял один лишь ветер.

— Никого?

— Никого.

Груша направился в комнату, таща за собой Маринко.

Разговор возобновился. Но теперь они говорили без прежнего жара. Маринко был бледен как полотно; голос его дрожал, а полные страха глаза неотрывно смотрели в окно.

— Да ты не бойся!

— Я не боюсь!

— Сам же видел, что никого нет. Так на чем ты остановился? А, ты воскликнул: «Если б мне…»

Маринко посмотрел на него долгим, многозначительным взглядом.

— В другой раз, дорогой ага, в другой раз.

— Но я хочу сейчас!

— Нет! Лучше потом!

— Скажи мне, кого еще ты надумал поссорить? Почему испугался? Мехо! Дай-ка Маринко ракии, пусть человек согреет душу. На, кури!

Маринко зажег трубку и отхлебнул ракии.

— Пей!

— Хватит.

— Да ты пей!

— Больше не могу. Скажу, раз настаиваешь. Мне кажется, что можно поссорить кмета с попом.

— Как?!

— Больше не спрашивай! Я пошел по твоим стопам и не подведу тебя, даже если жизнь положить придется. С меня довольно и твоей веры в меня. Твоя любовь мне милее сыновней любви!

— А как ты это сделаешь?

— Коли обещал, то сделаю! Не беспокойся! Поссорю их точно так же, как ты поссорил…

Опять послышался шорох и чьи-то шаги.

Груша выбежал на улицу. Стражники последовали за ним. Они обшарили каждый куст, но никого не нашли.

Груша разразился грубой бранью и угрозами. Маринко слушал с поникшей головой.

Наконец он встал.

— Ты куда? — спросил турок.

— Домой.

— В этакую-то темень?

— Надо идти. Если меня увидят здесь, все пропало. Нам нельзя больше видеться. Поноси меня всячески перед крестьянами — пусть слышат. А пока спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — ответил Груша и вернулся к себе.

Маринко заспешил домой.

Едва он вошел в лес, как из-за пня вблизи хана поднялся человек.

— Из твоей паутины, паук, совьем тебе веревку! Иди! Иди! — проговорил он, погрозив Маринко рукой.

Человек этот был Верблюд.

Люди того времени достойны восхищения. Нам кажется невозможным совершить то, что совершили они. Начало нашего века дало таких исполинов, каких можно найти лишь в народных сказаниях. Эти сильные, ловкие, смелые люди поистине творили чудеса. Равных им нет даже в мифологии. И язык у них был особенный. Что ни слово — то пословица. В наши дни ученый не скажет так красно, как тогдашний пахарь. Полуграмотный священник становился дипломатом, простой пахарь — воеводой, а какой-нибудь торговец скотом — гением! А ведь ни один из них даже трех чужих сел не видел.

И женщины в те времена были не такие, как теперь. Не похожи они были и на матерей и сестер прежних времен. Целое поколение словно с неба упало. Не теряйте попусту время, стараясь установить, от кого оно ведет свой род. Ни в предыдущую, ни в последующие эпохи вы не найдете подобных примеров.

Те женщины творили чудеса. Они не делали различий между женскими и мужскими делами. Вы бы ничуть не удивились, увидев, как женщина на поле брани обходит раненых, поит и кормит их. А разве мало сохранилось преданий о том, как бабы сами били турок! Вот вам одно из них.

Вломился турок в дом священника Те́ши из Бадо́винцев. Дома была одна попадья. Сел он, у очага и, потирая руки, сказал:

— А ну, тетка, вари цицвару!

Попадья была не в духе и только покосилась на него.

— Тебе говорят, вари цицвару! — рявкнул турок и ударил ее хлыстом.

Вспыхнула баба, как огонь, сверкнула очами, подскочила к турку и ахнула его по затылку той самой деревянной ступкой, которой только что толкла чеснок. Турок так и повалился на пол. Из проломленной головы хлынула кровь. Взглянула попадья на окровавленную ступку и вышвырнула ее на улицу.

— Испоганил мне ступку, негодяй! — спокойно проговорила она и занялась своими делами.

Эту историю поведал я вам в подтверждение своих слов, А теперь вернемся к нашему рассказу.

Елица была дочерью своего времени. Простодушная, прямая, верная и преданная, Елица любила Станко. И чем больше в их доме его ругали, тем сильнее и крепче становилась ее любовь. Мысли ее были полны им одним. Днем и ночью разговаривала она с ним в душе своей. Она знала, что Станко оклеветан. Она одна верила, что он не способен на такое гнусное дело, в каком его обвинили.

Как-то раз повела она разговор о Станко со своей матерью.

— Что ты говоришь, несчастная? — испуганно воскликнула мать.

— Сказала: он не виноват!

— Откуда ты знаешь?

— Знаю!

— Ты что, умней своего отца и всех других?

— Нет, не умней, только я думаю, это большой грех винить невиновного!

— Как — невиновного? Разве не на его конюшие нашли кошель с деньгами?

— А разве не мог кто-нибудь подбросить туда кошель?

— Кто же возьмет на душу такой грех?

— Я, мама, знаю кто.

— Скажи — кто?

Елица зарделась как маков цвет. Ей легче умереть, чем произнести имя Лазаря. С того дня, как Станко ушел в лес, ненависть ее к Лазарю была равна любви к Станко.

— Тот, кто его обвинил.

— Лазарь?

Елица кивнула головой.

— Дочка! Господь с тобой! Перекрестись!

Елица опустила голову.

Мать вскочила на ноги, схватила ее за руку и посмотрела ей прямо в глаза.

— Откуда ты знаешь?

Елица молчала.

— Я спрашиваю: откуда ты знаешь?

— Не спрашивай меня, мама! Я не видела, но знаю, что это так.

— Говори! Говори, не то прокляну тебя! — крикнула мать, приложив руку к груди.

— Не проклинай меня, мама! — взмолилась Елица. — Я знаю, что он его ненавидел!

— Кто кого? Лазарь — Станко?

— Да.

— Почему?

— Мама, — молила Елица, — не допытывайся!

— Я должна знать!

Елица покраснела как рак. Клеть завертелась у нее перед глазами.

— Из-за меня… — пролепетала она еле слышно.