Янко Веселинович - Гайдук Станко

— Поняли, атаман.

— И еще. Ты, Станко, еще не знаешь наших правил. Увидел, скажем, турка, взял его на мушку, но стрелять не стреляй, пока не крикнешь ему: «Стой!» Запомнил?

— Запомнил, атаман.

— А теперь все по местам и замрите!

Гайдуки заняли свои места.

— Внимание! По команде «Вперед!» обнажить ножи и сломя голову на дорогу!

— Хорошо, атаман!

Наступила мертвая тишина.

Вокруг порхали белые бабочки и падали на зеленую траву-мураву.

Тишина, таинственный щебет птиц настроили Станко на мечтательный лад. Перед глазами проплывали страшные картины. Он видел перепуганных родителей, сельчан, священника, кмета с злополучным красным кошельком в руках…

И вдруг всех их затмил образ прекрасной девушки. Елица стояла перед ним как живая. И ее открытый, смелый и гордый взгляд будто говорил ему: «Я верю тебе! Ты честный человек! Я буду твоей, только твоей! Одна могила разлучит нас!».

Он залюбовался ею, душа его слилась с ее душой…

Послышался стук копыт. Станко поднял голову и посмотрел туда, где ехали всадники. Уже слышались их голоса, но слов разобрать нельзя было.

Наконец показался турок. Копь и седок были одной, рыжей, масти.

Станко протер ногтем кремень и навел ружье.

Турок ступил на мост.

— Стой! — загремел Станко.

Его громкий окрик покатился по всему лесу.

Турок вздрогнул и посмотрел в ту сторону, откуда донесся голос. Станко нажал спуск. Грохнул выстрел, и всадник, как куль, свалился с коня…

— Вперед!

Станко перекинул через плечо ружье, выхватил из-за пояса оба пистолета и бросился на дорогу…

Мимо проскакал турок. Станко выстрелил, и турок упал. Второй метнулся к нему с ножом. Станко снова выстрелил, и всадник кубарем скатился с коня. Станко нагнулся и поднял нож. Вдруг глаза его застелила какая-то пелена. Он видел перед собой одни тени и нападал на них. Кровь кипела, тело жгло огнем, мускулы играли, и он, точно безумный, носился по дороге.

И кто знает, где бы он остановился, если б пыл его не остудил знакомый голос:

— Чур, не меня!

Станко узнал Йовицу. Пелена с глаз спала. Он оглянулся и увидел своих товарищей. Атаман подошел к нему и взял его за руку.

— Молодец, герой! — сказал атаман, пожимая его руку.

Кругом валялись трупы турок. Заврзан склонился над Сали-беком.

— Атаман! Атаман! Взгляни-ка на него. Если ты не знаешь, что пулей можно заколоть, то поди сюда! Идите все сюда!

Атаман и гайдуки подошли. Пуля попала в скулу и так разворотила ее, что турок казался зарезанным.

— Здо́рово! — похвалил Заврзан.

— Рука твоя стоит Царьграда! — заметил молчаливый Суреп.

— Стоит! — подтвердил атаман.

— Я бы сказал, головы султана! — вскрикнул Заврзан.

— За дело! — приказал атаман.

Гайдуки бросились к трупам и стали снимать с них оружие.

— Вот это стреляет! — приговаривал Заврзан. — А этот ага богач! Смотри-ка, оружие из чистого серебра!

— Отдай его Станко! — повелел атаман. — Это наш подарок за первую битву.

— Правильно! — сказал Суреп.

— Заслужил! — сказали Йован и Йовица.

— Кто так колет ружьем, заслужил целый пашалык! — вдохновенно воскликнул Заврзан.

— Кончили? — спросил атаман.

— Кончили.

— Тогда пошли.

— А турок здесь оставим? Может, их лучше убрать с дороги? — спросил Йовица.

— Ни к чему! — заметил Заврзан. — Не хватает еще позвать попа и устроить похороны.

Все засмеялись.

— Турки сами их приберут, — сказал атаман. — Нам лучше поскорее отсюда убраться.

В мгновение ока их не стало…

А над полем брани закружили стервятники…

Время идет; для одних оно проносится, точно мгновение, для других тянется невыносимо медленно.

Медленно тянется время для отца, сердце которого переполнено любовью. Если отец к тому же стар и стоит на краю могилы, а кровь и плоть его бродит по дубравам, пугаясь каждого шороха, и у него нет ни малейшей надежды увидеть сына — ох как это страшно! Мутнеет разум, высыхают слезы, леденеет в жилах кровь…

Бедный Алекса! Бедная Петра!

Каждое утро и вечер простирали они к небу свои морщинистые руки. Но небо не слышало их.

Они молились богу. Но бог молчал.

Тогда они повернулись к людям. Но люди отвернулись от них, предали проклятью «воровской дом».

Но жить нужно!

И они жили. Как?

Об этом знают лишь их душа да сердце!

Дом их всегда был открыт для всех; домочадцы жили полной жизнью, пели, веселились; мужчины и женщины с благоговением подходили к их порогу; они хаживали в гости к соседям и сами их сердечно принимали; с сельчанами жили в мире и согласии. Веселье, радость, печаль — все переживали сообща.

А теперь?

С того дня, когда у них за конюшней нашли злополучный кошель, люди отвернулись от них. Мужчины избегали Алексу, а женщины — Петру; если б только избегали, было б полбеды. Их к тому же презирали. Даже псы бежали от их порога. Никто с ними больше не здоровался. Добрый старик дядюшка Сима, посыльный, и тот, проходя мимо Алексы, опускал голову, притворяясь, будто не видит его.

Однажды Сима проходил мимо их дома. Алекса был во дворе. Увидев Симу, он позвал его.

Но Сима словно оглох.

— Сима!

Сима опустил голову и пошел прочь.

Алекса крикнул громче.

Сима закашлялся. Но Алекса решил во что бы то ни стало его дозваться.

— Сима! Сима! — кричал он не переставая.

Наконец Сима остановился.

— Чуть голос не сорвал, дозываясь тебя!

— Стар стал, слышу плохо, — потупившись, сказал Сима.

— Зайди на минутку!

— Недосуг мне сейчас.

Алекса попробовал пошутить:

— До смерти все успеешь!

— Да вот… кмет послал к священнику.

— Ну, тогда тебе в другую сторону.

Бедный Сима растерялся. Видно было, что он соврал.

— Сперва… это… хотел к Любинко.

— Ладно, ладно! — сказал Алекса. — Вижу, что все сторонятся моего дома. Ступай, Сима, ступай…

Сима, не скрывая своей радости, что так легко отделался, припустил чуть не вприпрыжку.

Алекса, понурив голову, стоял некоторое время словно окаменелый.

Потом он подошел к совре [17] Со́вра — низкий турецкий стол. , рухнул на лавку и уронил голову на руки. Черные мысли раздирали его душу. Куда ни обратит он свой взор, всюду его встречают ненависть и презрение. Ни в ком не мог он найти сочувствия; никто его и слушать не хотел. Он бы оправдался. Он бы доказал, что сын его ничего дурного не сделал, по крайней мере до той минуты, когда он ушел в лес.

Солнце медленно садилось. Алекса поднялся и вошел в дом. Петра и снохи стояли у очага. Сыновья, Ста́ное и Пе́тар, работали во дворе. Ребятишки играли в горнице.

Алекса подошел к огню и сел на свое место. В голове у него бурлило, как в котле.