Мария Воронова - Здравствуй, сестра!

В госпитале было принято подшучивать над неловкостью Куприянова, который всегда норовил опрокинуть все, что опрокидывается, и разбить все, что бьется. Корф даже предлагал обратиться к немцам, чтобы те не тратили боеприпасы на данном участке фронта — все равно у них нет оружия более разрушительного, чем доктор Куприянов. Но в операционной Куприянов преображался, его движения становились быстрыми и точными, на его счету было множество спасенных жизней.

Обтирая ему лицо и шею, Элеонора думала о том, что, сложись судьба иначе, он стал бы замечательным хирургом.

Она просидела возле умирающего почти сутки, и никто не пришел сменить ее: весь персонал госпиталя был занят постоянно прибывающими ранеными. До самой смерти Куприянов находился в полном сознании и рассказывал ей о матери и оставшейся в Петрограде невесте.

Смерть молодого доктора оставила рубец на сердце Элеоноры. Если таких рубцов наберется слишком много, на ее сердце не останется живого места. Как же тогда она будет любить Ланского?

…Да и где он сейчас? Не лежит ли вот так же, прощаясь с жизнью, на руках у другой сестры милосердия? И не придет ли эта сестра милосердия когда-нибудь к ней, чтобы рассказать о последних часах любимого, как собиралась поступить сама Элеонора?

Она чувствовала: единственное, что осталось в ней от прежней жизни, — это любовь к Ланскому. Эта любовь была частью прежней Элеоноры, которую нельзя было потерять, как нельзя потерять свою душу.

Она давно уже укоротила волосы, носила мужскую одежду и редко смотрелась в зеркало. Но, вглядевшись однажды в свое отражение, горько заплакала.

Она оплакивала в себе женщину, которая умерла, так и не успев родиться, оплакивала то, что теперь ей не быть уже нежной и ласковой, доверчивой и желанной.

За этими слезами ее застал Воинов. Почему-то он сразу понял, отчего она так горько рыдает.

— Отправляйтесь домой, Элеонора Сергеевна, — тихо сказал он. — Не плачьте, я сегодня же выпишу вам документы, и вы уедете с первой оказией. Хотите?

— Хочу, — сквозь слезы призналась она. — Но никуда не поеду. Даже и не пытайтесь меня прогнать. Ведь я нужна здесь, правда? Как вы будете обходиться без меня?

— О женщины! — вздохнул Воинов. — Вас не поймешь… Пойдемте работать.

В марте стало известно об отречении царя от престола. Сначала Элеонора не поверила фельдшеру, который первым принес из штаба эту новость. Она показалась девушке столь же абсурдной, как, например, известие о том, что Земля сошла со своей орбиты.

— Невозможно, чтобы это было правдой, — повторяла Элеонора, даже когда новость подтвердил Корф.

— Случилось то, что случилось, — сказал Воинов, — изменить мы ничего не можем, нам остается только работать, как прежде. Я не думаю, что отречение положит конец войне, напротив, теперь, помимо жертв боевых действий, нам еще придется иметь дело с жертвами беспорядков.

Воинов не высказывал своего отношения к переменам. Перед санитарами и фельдшерами он произнес небольшую речь, призвав всех добросовестно исполнять свои обязанности. Офицерскому составу было объявлено, что политические дискуссии не приветствуются.

Тем не менее они вспыхивали то там, то здесь.

— Россию ожидает страшное будущее, — сказал за чаем Демидыч. — Слава Богу, что я этого не увижу.

— Не стоит нас пугать, — поморщился Воинов.

— Иван Демидыч, может быть, все идет к лучшему, — вставила свое слово Элеонора, которая раньше никогда не думала о политических событиях, но теперь хотела во всем разобраться. — Ведь простой народ действительно живет в ужасных условиях…

— И кто в этом виноват? — взвился Демидыч. — Разве царь виноват в том, что народ живет в грязи, не желает работать и беспробудно пьет? Я вот тоже много пью, но я же не обвиняю в этом царя. Полагать, что во всех бедах огромной страны виноват один человек, могут только слабоумные. Если кому-то хочется пожалеть себя, он может размышлять о том, кто виноват в его несчастьях. Но тому, кто хочет жить лучше, во всех своих бедах нужно винить только себя. Только зная собственные недостатки и борясь с ними, можно изменить свою жизнь.

— Но может быть, новая власть все-таки сделает так, что народ начнет жить лучше? — робко спросила Элеонора.

— Не сделает! Власть переменилась, но люди остались теми же. Они же не избавились от лени, зависти, подлости. Да о чем тут говорить! Идет война, нужно мобилизовать все силы для победы, а у нас что происходит? Какие-то комитеты, митинги! Немец как ударит сейчас, что делать-то будем? Опять собрания проводить?

В частях теперь действительно проводились собрания, на которых солдаты выражали доверие или недоверие своим офицерам. Такое собрание хотели проводить и в госпитале, но Воинов запретил.

— Мы спасаем людей и не можем тратить время на подобную ерунду, — сказал он очередному представителю какого-то комитета, и тот убрался несолоно хлебавши.

Самым неприятным было то, что наступили перебои со снабжением. Сразу стало меньше марли, лекарств и наркотиков, а эфир и хлороформ перестали поступать вовсе. С перевязочным материалом тоже было плохо, и Элеонора, которая считала, что в лазарете всегда должен быть запас всего, решила, что бинты и тампоны придется использовать несколько раз. Это принесло ей новые стычки с санитарами и лишнюю глажку каждый день.

В эти дни она стала настоящей хозяйкой лазарета и теперь управляла им железной рукой. Намечался очередной переезд. Элеонора сама руководила сборами, пристально наблюдая, чтобы ни один клочок ваты, ни один зажим не были потеряны. Врачи в один голос восхищались ее организаторскими способностями. Хотя, возможно, они просто были рады, что есть на кого переложить хлопоты.

Наступающая весна принесла с собой ветры и дожди, от которых не защищали стены бараков. Зимой от холода еще можно было как-то спасаться, «надышав и натопив», но от ледяной воды, льющейся с небес и текущей по земле в виде тающего снега, спасения не было. Поэтому новое перемещение лазарета, на этот раз в старое здание каменного особняка, пришлось кстати. Особняк пострадал еще до войны: частично разрушенная крыша и обвалившиеся кое-где стены были результатом не артобстрелов, а действия времени.

Воинов занял с лазаретом первый этаж, предоставив второй минерам. Стены особняка промерзли и отсырели, теперь требовалось время, чтобы отогреть и высушить их. Но много ли тепла давали железные печурки?

Сырость была ужасная, у Элеоноры постоянно зябли ноги, и руки стали хуже слушаться. Она переживала за докторов, ведь им необходима точность движений.

— Не волнуйтесь, Элеонора Сергеевна, всего месяц до тепла остался, — утешал ее Корф. — Теперь на фронте тишина, поскольку все дороги развезло. Наши дороги — это мощный стратегический фактор.